Под взглядами двух коллекционеров моя тошнота устремилась к новому уровню.
— По твоим меркам это тянет на крайний случай, Лайл?
Ещё и как тянет. Выбор между им и тобой, рукоятка оружия нагревается в ноющей ладони, крыса верещит внутри, да какого вира, почему бы и нет, собственно?
— И ты же не будешь отрицать, что хочешь этого?
«Горевестник» лежал в пальцах прилично, совсем чуть-чуть подрагивал, не от нерешительности, а от усталости. Я чертовски хотел этого, да. Ещё на Рифах. Во время каждой пытки. И за последний год. Угрозы, издёвочки, вечное препарирование — и крыса бесилась внутри, оскаливала клыки в кровожадном визге: ничего, рано или поздно… И я правда хотел этого, только вот — какого вира тогда я не включил это в план?!
Предусмотреть было так просто. И всё равно ведь кончится одним. Какая разница, от чего он… а так будет даже…
— Чище. Проще. Милосерднее.
Он стоял в десятке шагов, со связанными руками, под прицелом серебристого «горевестника». Чёрный костюм и светлые волосы со следами крови. В немигающих глазах отражается глазах серое с кровавыми полосами утро. Ещё там отражаюсь весь я, со всеми крысиными мыслишками, которые он тут же и озвучивал.
— Конечно, ты думал об этом. Любой из охотников или убийц находит подобные аргументы. «Всё равно ведь исход один, чуть раньше, чуть позже. А так можно даже получить некое удовлетворение». Или ты рассчитывал на что-то другое?
Рассчитывал, что времени будет достаточно, что мне не придётся, я просто отойду в сторону. Да какая, в вир, разница — почему я вообще не предусмотрел?!
Словно этого не могло случиться. Связанный человек под моим прицелом. Оба Трогири вытянули шею в жадном предвкушении. Старший что-то шепчет младшему — наверное, удивляется, что я так качественно впал в ступор.
А может, говорит, что это слишком просто.
— Слишком просто. Сделаем зрелище интереснее.
Нарден Трогири повозился с артефактом, вышел из защитной зоны. Немного прошёл по трибуне и как как следует размахнулся.
Слабо прошелестело что-то, блеснуло длинной серебристой цепочкой — и звякнуло о землю за два десятка шагов. Палладарт.
— Ты — или тебя, — каркнул калека, и его корявую ухмылку я ощутил каждой шерстинкой. Всеми крысиными волосками, которые поднялись дыбом.
Смотрел я при этом не на Трогири, а на лицо Нэйша, где медленно, по миллиметру, выступала совсем другая улыбка. Холодная и яркая. Из тех, которые заставляют твои пальцы леденеть, а сердце колотиться с безумной скоростью.
Из тех, которые слишком ясно говорят, что ты не жилец.
Мы смотрели в глаза друг другу, и миги неслись мимо нас — подгоняемые истошным тарахтением сердца в ушах, я понимал — сейчас нужно будет дёргать крючок спуска, а устранитель рванётся в сторону, и если я не успею, не угадаю — он доберётся до дарта, призовёт его — и потом уже всё.
И было оглушительно громко. Буйство ветра в роще тейенха, и вопли утренних птах, смешки Трогири, жадное сопение его сынишки, и безумное «бах-бах-бах» в ушах, отчаянный, тягучий визг крысы внутри…
Тихий плач маленькой, заблудившейся девочки. Горький, невинный. Девочка заплутала, прибрела к арене, а на ней нету мамы, какие-то дядьки, а у калитки тоже какие-то…
Орут и падают.
Я обернулся в тот момент, когда егерей охраны разметало по сторонам. Кто-то пронзительно взвизгнул, бахнул одинокий выстрел, и маленькая девочка заплакала внутри ограды.
Ближе. И ближе. И ближе.
Плач замер, и с ним замерло всё. Время и ветер. Сердце и крыса под ним.
Даже тоненький, бабий крик Трогири-младшего — словно растянулся и тоже застыл.
Сначала в воздухе обозначилась пара раскалённых алых точек.
Потом мортах явился из воздуха.
Первыми проступили цепкие когтистые пальцы, растопыренные почти по кругу, в чешуйчатой, поблёскивающей броне. Мощные лапы, гибкие и длинные, словно у кошки. Закрытое той же бронёй гладкое тулово с тускло-серебристыми щитками впереди и тёмной, шипастой полосой по хребту. Полыхнуло алым — и явился подвижный, извивающийся хвост, на конце которого поблёскивало острое жало. Потом вокруг алых точек втянулись щитки, и проступила морда — длинная, похожая на собачью, но с закруглённым, змеиным носом и прижатыми ушами.
Приоткрылась пасть, показав иглы страшных клыков.
Взгляд твари был цепенящим, слишком уж осмысленным. Скользнул по мне, ощупал «горевестник» (Нужно его бросить, — мелькнуло внутри, бросить и отойти — но пальцы будто приклеились к оружию). Потом мортаха привлекла суета на трибунах: там разбегались в разные стороны слуги, а Трогири-младший всё верещал, тоненько, отчаянно, чтобы они сделали что-то…