Маргарите удалось прорваться:
— Я свинья, Роза, мне надо ехать за Оле, к поезду. Мы будем через сорок минут, максимум час. Ничего?
— Конечно, ничего.
— Конни занят, — сказала Роза.
Роза довела Маргариту до машины.
— А что, Маргарита, это правда, что ему, может быть, лучше, что он, может быть, выживет?
Маргарита кивнула.
— И ты не рада?
— Нет, почему, — сказала Маргарита и села за руль.
Роза скрылась в дверях.
Неужели, неужели так оно и будет?..
Маргарита встретила Оле уже на выходе с перрона. Поезд пришел раньше времени.
— Маргарита, — сказал Оле.
— Мы можем теперь же поехать в больницу, — сказала Маргарита. — Я там договорилась.
— Очень хорошо, — сказал Оле. — Я ведь затем и приехал.
Помощник привратника, на сей раз облеченный полнотой власти, с почестями пропустил их. Они прошли асфальтовым двором, потом по лестнице. Навстречу им спускалась женщина.
— Я ее знаю, — сказал Оле.
Женщина быстро поглядела на Оле, на Маргариту. И быстро прошла, оправляя на волосах косынку.
— Я, кажется, тоже знаю, кто это, — сказала Маргарита.
— Она политикой занимается, — сказал Оле. — Но я ее помню по давним временам, может, еще по студенческим.
— К Лео Грею сейчас заходила дама? — спросила Маргарита у дежурного.
— Нет, я ее не пустил, хоть вроде она с главным врачом договорилась. Мне ни в коем случае не разрешено пускать.
Они немного постояли в палате Лео и помолчали.
— Мама говорила, он был очень тихий ребенок, — сказал Оле уже во дворе. — И сейчас лежит, как ребенок.
Возле машины Маргарита сказала:
— Скажи, Оле. Кто кому нужней: ребенок матери или мать ребенку?
— Одинаково, — сказал он.
— Оптимист. По-моему, мать ребенку нужней.
— Вопрос в том, — говорила она за рулем, — разумно ли оставлять Лео в живых. По-моему, неразумно. Но что тогда разумно? И что мне остается? И выходит, лишних на свете нет, хоть неразумных жизней сколько угодно.
— Может, это все и тебе пойдет на пользу, — сказал Оле.
— Вот уж это мне безразлично, — сказала Маргарита. — Но ты мог бы и не напоминать мне о том, что я лишняя. Сама знаю.
Они ехали по городу.
— Ну, а вообще-то как ты? — спросила Маргарита.
— Ничего, — сказал Оле. — А что?
— Просто так. Я это и хотела услышать. Некоторые до такой степени нетребовательны, что всегда как сыр в масле катаются. И ты такой. Просто поразительно, как это ты не заметил, что в тебе сидит неблагодарное существо, недовольное теми крохами, которые ему перепадают. Назови это неблагодарное существо твоим сердцем, душой, как угодно. Небось оно уже каких только штук с тобой не сыграло. Есть у тебя язва желудка? Сердечные перебои? Камни в почках? Или только растущие симптомы импотенции и раннего склероза?
— Со мной все в порядке, — сказал Оле. — Должен тебя разочаровать.
— Нет, значит, с тобой дело еще хуже. От тебя никому особой радости — ни тебе, ни другим. Толку от тебя мало. Ерунда все это.
— У меня свои радости, неизвестные тебе, Маргарита, — сказал Оле.
— У крыс тоже свои радости.
— Они не читают книжек.
— И слава богу, а то бы в библиотеке было не протолкаться, — сказала Маргарита. — Ну, а почему ты так помешан на книжках? И почему твои драгоценные писатели так обожают подвергать своих бедных героев всевозможным несчастьям? И никак не уймутся? Ах, извини. — И, переведя скорость, она сжала зубы. — Пожалуйста, извини.
Ей пришлось затормозить у перекрестка. Вокруг все тормозили.
Выехали на площадь.
— А тут красиво.
И она жестом обняла величавые канделябры вокруг площади. Машина ползла к объезду.
— Нет, — сказала Маргарита. — Нет. Чего-то тебе не хватает.
— Разумеется, — сказал он.
— Но ты приспособился, — сказала она. — Мне это всегда претило. И в твоем брате тоже. Нет, пусть уж лучше сперва с тебя сдерут три шкуры, а потом посолят и забудут. На мой вкус, так лучше, Оле.
— Смотри-ка, как ты оправилась, — сказал Оле. — И как быстро. Гильда возмущалась бы, если б знала.
— Мы пять лет не виделись, — сказала Маргарита. — Вообще я причинила твоему брату столько неприятностей.
Больше они не разговаривали до самого дома. Она тронула его запястье.
— Оле, — сказала она. — Двух вещей я не умею делать. Я не умею рожать и не умею выть. Рожать я никогда не умела, выть разучилась в восемнадцать лет. Выревелась. Теперь мне и то и другое не помешало бы.
Он отвечал все не то. И все неинтересно.
— Твой брат так поразился, когда я в первый раз посмела с ним спорить. Несколько дней в себя не мог прийти. Ничего, потом легче пошло.