Бригадир оказался прав. Возвращаясь со смены, Огрызок не только не замечал охрану, он не видел землю под ногами. Она раскачивалась, крутилась, как живая.
Огрызок шагал рядом с Чубчиком. Тот до самого дома молчал. Лишь когда сели ужинать, спросил:
— Ну, что, Кузьма, легко быть вольным? Понял, почем она, свобода наша? Я от нее поначалу волком выл. Не кентов, себя боялся, чтобы не сорваться и, плюнув на все, дать сквозняк с прииска, на все четыре, пока жив.
— Чего ж не слинял? — удивился Огрызок.
— Прирос я к Колыме! К месту этому Валюха стала сильнее всего. Сильней холодов и пурги. Она от них сердце мое отогрела. Она везде со мной. И под землей, и на земле — жизнь полюбить научила. Видеть в ней радости, какие деньгами не купишь, заботу — постоянную, беспокойство за меня, дурака. Она меня, если хочешь знать, любит…
— А ты-то как же? На лягавую клюнул? Иль шмар нету? Нормальное бабье перевелось? Ведь с этой на материке не покажешься! Свои пришьют!
— Дурак ты, Кузьма! Вот на работе ты — мужик! Глянуть любо, пока молчишь! А открыл хавальник и хана! Гнилой потрох! Да ведь когда я ее из сугроба выгреб, она в обычном барахле была. Думал, насмерть замерзла. А когда сумел ее отходить да ожила баба на моих руках, дороже ее никого не стало. Будто кровная. Мне ж, сам знаешь, оживлять не доводилось никогда. Раз в жизни такое испытаешь и чувствуешь себя человеком. Плевать мне, где она работает! Я и сегодня помню, как в той пурге, в стуже, задышала моя Валюха. Сколько я бился над ней! Сам чуть не сдох! От страха и холода… А когда она глаза открыла, я от радости, как старик, плакал. Тогда понял, что сама судьба мне шанс подарила! Но тебе, дураку, того не понять! Я в тот день не то что общак, свой кентель был готов отдать, чтоб она ожила. И никогда не пожалел, что остался тут. Не всегда Колыма — смерть! Умеет и она одарить счастьем, если очень захотеть вырвать его у Колымы и никогда не отпускать от сердца!
Чубчик глянул на Кузьму. Хотел увидеть понимание. Но Огрызок спал, привалившись к стене.
Сашка бережно раздел его, перенес на теплую лежанку, приложил валиком, чтоб не свалился сонный Огрызок с печки и долго говорил в эту ночь с женой.
— Да оставь ты его в доме. Человек он тихий, незаметный. Пусть живет. В общежитии народ чужой. А здесь он быстрее сердцем отойдет. Глядишь, выровняется, в себя поверит. Пощади его.
— Мороки тебе, Валюха, прибавится. Стирка, готовка, уборка. И так устаешь. Из нас помощники неважные, — говорил Чубчик.
— О чем ты, Сашок? Меня ты спас от физической смерти. Неизбежной. Его
— из моральной вытащи. Это тоже спасенье. А жизнь от него, как от тепла, зависит. Сирота он. И у судьбы, как вдовец на погосте. Пусть поживет. А там видно будет, — предложила женщина.
Кузьма всю неделю работал, не поднимая головы. Сам себя подгонял и уговаривал. Даже когда руки переставали слушаться, Огрызок, сцепив зубы, приказывал себе.
Он ни с кем не общался. Лишь с Александром. Да и то немного. Валила усталость, о которой знал лишь бригадир.
Огрызок, как подарка, ждал выходного. В этот день он проспал до обеда. Когда слез с печки, увидел хозяйку, занятую стиркой. Здесь же и его рубашки лежали. Чубчик во дворе рубил дрова.
Кузьме неловко стало. А Валентина усадила за стол. Накормила, напоила чаем. Уговаривала отдохнуть.
Огрызок, заглянув в пустые ведра, принес воды, сложил нарубленные дрова в сарае. Вместе с Чубчиком в магазин сходил — за продуктами. А вечерком к бригадиру в гости Тарас пришел. Поначалу о всякой всячине говорили. Но потом мужик не выдержал, к Огрызку подсел:
— Обижаешься на меня, Кузьма? — спросил в упор.
— С хрена ли загуляли? Ты мне кто? — неподдельно удивился Огрызок.
— Не слепой. Вижу. Не разговариваешь, не здороваешься со мной.
— Отвали! Я со всеми одинаков. Не до брехов мне. Да и говорить не о чем. Ни с тобой, ни с другими. Я сам по себе.
— Если не обижаешься, давай выпьем! — достал из кармана бутылку.
— Не пью, — тут же отвернулся Огрызок.
— Ты че? Больной? — задохнулся удивлением Тарас.
— Не пью и все тут! — не стал врать Кузьма.
— Брезгуешь? Иль за человека меня не считаешь? — покраснели скулы гостя.
— Да иди ты в задницу! — кончилось терпение у Кузьмы.
— Ну что ж! Посмотрим, кто в жопе останется, — встал Тарас и заторопился уйти.
Чубчик и Огрызок не придали значения сказанному и со вздохом облегченья закрыли дверь за гостем.
Следующая неделя прошла без перемен. Только вот мужики из бригады стали сторониться Кузьмы. Обедали отдельно от Чубчика и Огрызка. Это не ускользнуло от внимания бригадира и, возвращаясь с работы, он как-то предупредил:
— Будь настороже, Кузьма, что-то задумали падлюки! Не иначе, как пакость. Стерегись…
Огрызок даже предположить не мог, за что и чем накажут его члены бригады. Но шли дни и ничего не случалось.
И в ту смену, как обычно, поставил лопату рядом с кирками, домой собрался уходить, следом за Чубчиком. Случайно сунулся в карман брезентовой куртки, которую не надевал во время работы. Папиросу искал. Может, завалялась? И наткнулся на какой-то камешек. Вытащил, глянул и обомлел. Золотой самородок… Сам по себе или по случайности он не мог оказаться в робе. И Кузьма остановился оцепенело:
— Саш! Погоди! Застопорись! — показал кусочек золота. Чубчик понял все без слов.
Не сунься Огрызок в карман, охрана нашла бы золото. И тогда не миновать Огрызку возвращения в зону. Кто поверит, что самородок был специально подброшен ему? Бывшему вору! Тут несудимому не доверяют. Огрызок мог за такое поплатиться жизнью.
Чубчик остановился среди тоннеля, загородив собою и свет, и выход. Бригада подошла вплотную:
— В чем дело? За чем задержка? — послышались вопросы.
— А ну! Поворачивай оглобли обратно, — рыкнул бригадир, и Огрызок вмиг вспомнил фартовые разборки.
Чубчик попер буром.
— Живо! Падлы! Линяй с тоннеля! Разборка будет! — давил на мужиков.
— Смена кончилась! Баста!
— Чего из-под нас потребовалось? — послышался голос Тараса.
— Хиляй в обрат! Не доводи до греха! А ты, пидер, захлопни свою парашу! С тобой особо потрехаю! — отшвырнул от стены Тараса и выдавил из тоннеля.
— Что случилось, Сань? — спрашивали мужики бригадира, пятясь спинами. Когда в нижний карьер ввалилась вся бригада, Чубчик подошел к Тарасу. Резко, неожиданно сунул кулаком по печени. Громадный мужик скрутился, согнулся в коромысло. Заорал истошно:
— За что?
— Ты чего, с ума сошел?
— Захлебнитесь, потрохи! Не то покажу, кто вы есть! Козлы вонючие! С завтрашнего дня — ищите себе другого бригадира! Я на вас всех положил с прибором! Ни одного мудака Не возьму с собой! Кузьма, хиляй сюда шустро! Огрызок подошел вплотную.
— За что решили его вернуть в зону? Кому он поперек жопы встал? — рычал Чубчик, загораживая собой выход из карьера.
— С чего взял? Кому он нужен?
— Зачем в зону? Ты что, Саш?
— Кто из вас, падлы недобитые, подкинул ему в робу рыжуху? — показал самородок.
— Тарас, наверное. Кто еще? Он Кузьму обсирал. И нам вякал про него, — не выдержал самый старший из бригады, Анисим. Тарас стоял у стены, схватившись за печень.
— Кузьма, вруби засранцу! И чтобы он, и все блядво, на три жизни вперед помнило, как платят за лажу! — велел Чубчик. И Огрызок не стал ломаться. Куда пропала усталость и болячки? Он вмиг забыл обо всем. Тарас не успевал отмахиваться. Огрызок вламывал ему, не жалея. Громадный мужик несуразной ступой пытался достать Кузьму, поддеть на кулак или сапог. Но ничего не получалось.
— Вмажь ему, Кузя, по мудям! — поддержал Анисим.
— Эй, Тарас, ты ж говорил, что Кузька подружка Сашки с зоны! Чего ж с лидером не сладишь? — подзадорил Петро.
У Чубчика кулаки захрустели. Но сдержался. Не поспешил на помощь Кузьме. Смолчал. Хотя в груди все кипело.