— Как это — на пряники повитуха выманила? — не понял Кузьма.
— Да просто. Я родился в самый лютый холод. Больницы не работали. Мать дома меня рожала. Без врача. А я, как на грех, не головой к свету, подобно другим, боком развернулся. И хоть плачь, не хотел на свет вылезать. Тогда повитуха, бабка, которая меня принимала, разложила на табуретке всякое угощенье понемногу, поставила перед тем местом, откуда я вылезти должен, и давай выманивать. Но я не дурак. Затих и все тут.
— Бутылку забыли выставить? — грохнул кто-то.
— А я — непьющий! Потому на бутылку не полез. Бабка игрушки положила. Без толку! Тогда соседка принесла пряники. Положила их бабка и позвала меня: «Выходи, голубок, чайку с пряничками отведаешь». И помогло! Ожил, развернулся, как положено, и мигом выскочил. Так эти пряники я и теперь уважаю. Глазированные, на меду, они цветами, летом пахнут даже среди
зимы. Их мне мать напечет своими руками, когда с Колымы домой вернусь, — вздохнул человек.
Домой… О возвращении к семьям, детям мечтали втихаря все зэки зоны. Каждого ждали и любили. Всем писали письма, слали посылки. И только Кузьму никто не ждал. Он даже самому себе не был нужен.
Будто по ошибке появившийся на свет, он в тот вечер долго слушал тех, с кем многие годы работал на прииске.
— Интересно, а на что блядей выманивают на свет? — захохотал здоровенный рыжий литовец, которого в бараке все звали Полторабатька.
— Уж не знаю, на что сучек выманивают, а вот мне повитуха точно судьбу определила. Все угадала. Даже Колыму. Но сказала, что вернусь и успею нажить троих детей. А старость доживу в мире и покое, — говорил прораб…
Но не угадала повитуха. Умер человек. От цинги. Не дождалась его мать. Не увидела внуков.
Кузьма от цинги чудом спасся. Пил мочу свою, как научили его фартовые, пережившие на Колыме не одну ходку. Они помогли ему дожить до воли. «А для чего? Кому я в радость? Ведь ни кола, ни двора! Никто не ждет! Зачем я выживаю?» — не раз давался диву Огрызок.
— Вот и теперь… Стопорилу кто-то грохнул. А уж как мечтал об Одессе, — подскочил Огрызок, услышав какую-то возню за землянкой. Кузьма держал дверь на крючке и выглянул в оконце. В кромешной темноте увидел сверкнувшие глаза волка. Тот, почувствовав близость человека, отскочил от землянки. Ждал или караулил кого-то в глухой ночи…
ГЛАВА 4
Кузьма знал: волки обычно не подходят к человеческому жилью по осени, когда могут нагнать добычу. Лишь по жестоким холодам, доведенные до отчаянья голодом, стаи забывают об осторожности. Но и тогда не решаются объявляться столь явно. Обкладывают в кольцо лишь старого или больного человека или зверя, которому на земле мало осталось жить. Звери особо остро чувствуют запах близкой смерти и убирают слабого. «Видно, недолго дышать осталось, коль зверюги пасти начали», — дрогнул Кузьма сердцем и выглянул в оконце.
Волчьих глаз он не увидел. Зато услышал какое-то странное шуршание. Словно за стенами землянки решил поселиться по соседству кто-то из обитателей Колымы и усердно роет себе берлогу или логово. Кузьма затаил дыханье, прислушался. Но нет, наверное, показалось. В отвале ни звука. Глухая, черная тишина, как в могиле, наваливалась на землянку. И Огрызок вспомнил разговор со следователем перед самым отъездом сюда.
— Помните, Кузьма, убийца тот не заявится к вам сразу — в первые дни. Он подождет, пока наберете золота. С пустыми руками вы ему не нужны. Это подтвердили два прежних случая. Кстати, не исключено, что вы его знаете, может, вместе отбывали срок в зоне.
— А чего ж овчарок на след не пустите? — удивился Кузьма.
— Сколько раз пытались! Бесполезно! Хитер, как бестия.
— Сами следы видели?
— Нет! На месте убийства полнейшая имитация нападений волчьих стай. И мы бы поверили безоговорочно. Но… А куда делось золото? Его не оказалось. Кстати, не осталось даже тех банок с вареньем. Все до единой будто сквозь землю провалились.
— Да, зверью рыжуха без понта, это — верняк.
У них покуда ни «малин», ни общака не водится, — усмехнулся Огрызок.
— Получается, что кто-то за вами постоянно следил. И знал все. Даже о заначках, — насторожился следователь.
Кузьма задумался. И спросил напрямую:
— А из зон не линял какой-нибудь мокрушник? Иль на волю кто из них вышел?
— В бегах на сегодня шестеро преступников числятся. Четверо, по всем подсчетам, не смогли бы добраться сюда. Далековато. А вот двое — вполне реально…
— Кто они?
— Один по кличке Красавчик. Вор в законе. Из той зоны, где вы отбывали срок. Второй, Баркас, тоже вор в законе, но стал им уже в зоне. О Красавчике дошли сведения, что он задержан. Его не сегодня-завтра доставят из Хабаровска. Он ли это — увидим. А вот Баркас нигде не обнаружен. По отзывам администрации — свирепый человек, на все способный. И на убийство.
— Если он в законе, то уже не мокрушник. Это честным ворам — западло. Они фартовые! Стремачить не станут никого. И ожмурять за навар не будут. Зачем засвечивать самого себя? Да и грех на душу взять не захотят…
— О чем вы, Кузьма? Да если б фартовые боялись греха, в зонах не творился бы беспредел! Нынешние законники — не те, что раньше! О каком грехе и чести? Они ничего не признают! И убивают, и насилуют, и фискалят!
— Ну уж, кончай трандеть! — подскочил Огрызок, вспыхнув от возмущения.
— Думайте, где находитесь! А врать мне ни к чему! Одно общее дело делаем! Я не настраиваю вас специально. Но у меня масса подтверждений сказанному. Не приведись вам убедиться в том. Но и тем более помочь должны, чтобы не позорили свои ж «малины» и законы. Да и тех, оставшихся могикан, не порочили. Кстати, тот самый Баркас в зоне педерастией увлекался. Имел подружек среди обиженников.
— Ну и что? А кто пидермонов миновал, просидев в ходке годы? Это не западло! — вступился Кузьма за законника.
— Он у пахана подружку увел. За это поножовщина началась. И если бы не сбежал, прирезали б его законники.
— Обычное дело! Такое чуть не каждую неделю случалось в бараке. Обиженников на всех не хватает. Вот и махаются из-за каждой жопы. Она на воле — говно, а в зоне — кайф, — отмахнулся Огрызок.
Вернувшись на отвал, Кузьма бегло оглядел место, где еще совсем недавно жил в палатке вместе с Генькой.
Заметил, что с елки исчезла веревка, которой Огрызок привязывался в стволу.
«Кто ее снял? Уж конечно не одессит. Возможно следователь, а может…» По совести признаться, Кузьма не верил в убийство приемщика и стопорилы. Считал эту версию следователя бредовой фантазией трусливого человека. И был больше чем уверен, что обоих разорвали волки, и все тут. А золото взяли те, кто первыми обнаружили человечьи останки. Не захотелось им возвращать рыжуху, вот и подкинули темнуху. Не зря ж Кузьма спросил у следователя:
— А если ко мне никто не возникнет, отпустите на волю или в зону кинете?
— Вы свое выполните. И через три недели расстанемся навсегда, — пообещал тот твердо.
Огрызок уже ложился спать, когда вновь услышал какой-то шорох. Словно кто-то делал подкоп в землянку Кузьмы, рассчитывал погреться на халяву. Но через минуту все стихло, угомонилось, замерло.
Кузьма спал чутко. Слышал всякий звук и шорох снаружи, каждый голос. Вот лиса мышкует на отвале. А это — целая стая волков за зайцем гонится. Настигла. Косой от их зубов человечьим дитем кричит — отпугивает. Но от стаи любой крик — не защита. Сожрали вместе с костями, не оставив ни шерстинки, ни голоса.
Зима скоро… Роет в отвале нору огневка. Торопится. Скоро белые мухи полетят. Скует землю холодом, тогда уж не вырыть нору. А без нее в стужу попробуй выжить.
Там, подальше от отвалов, в сотне метров олений вожак отбивается от вожака волчьей стаи. Табун защищает. Каждую важенку. Волки не могут подступиться. Табун в кольцо сомкнулся — рога выставил. А вожаки меж
собой силами меряются. То волк взвоет, то вожак табуна хоркает сердито. Знать, задел клыками серый рогатого.