Минут через десять наконец появились оттаявшие и приодевшиеся Светка с Настей. На Каратовой теперь было довольно невзрачное, но явно теплое шерстяное платье, в руках моя подруга несла нечто наподобие стеганого ватника. Княжна, как и хотела, подобрала себе длинный, до пят, плащ, который наглухо застегнула – и что у нее там теперь было под ним, увидеть я не мог.
«Платьице здешней кухарки, сударь, – ответил на мой незаданный вопрос фамильяр. – Больше на Анастасию Августиновну ничего не подошло – это-то великовато оказалось. Княжна его до истерики стыдится, так что лучше ее о сем не спрашивайте».
– Хорошо, – кивнул я.
– Главное – тепло! – заметила Светка, должно быть, приняв мой ответ духу на счет своего наряда.
– На, нацепи на рукав, – я подал ей черную повязку. – Для полноты комплекта!
– Сейчас, только в телогрейку влезу…
Каратова принялась натягивать свой ватник, тем временем я протянул вторую повязку Любомирской.
– Ты тоже.
Не преминув состроить кислую рожицу, девочка взяла у меня матерчатую полосу, неуверенно пристроила к правому рукаву, неловко попыталась завязать…
«На левый, – подсказал “паук”. – Чернь носит так».
Настя переложила кусок черной ткани в другую руку, но с задачей снова не справилась.
– Давай помогу, – вздохнул я, делая шаг к княжне.
Помедлив, Настя кивнула, и через несколько секунд моими стараниями повязка заняла положенное место над ее левым локтем.
Тем временем Светка надела ватник и повязала свою – при помощи пальцев одной руки и зубов – как и я до этого себе.
– Ну, теперь на чернь потянете! – выдавил я ободряющую улыбку, окинув критическим взглядом спутниц.
– Сомнительный комплимент! – поморщилась княжна.
– Если кому куда надо – носик там припудрить – самое время, – бросил я ей. – Потом может быть негде!
– Носик припудрить? – не поняла иносказания девочка. – А что у меня не так с носиком? – потянулась она рукой к лицу.
– Дамскую комнату посетить! – хмыкнув, перевел я.
– А… Я уже… – кивнула Любомирская, слегка покраснев.
– Тогда выходим? – уточнил я, обращаясь уже главным образом к Ди-Сы.
«Да, сударь, пора», – ответил дух.
– Пошли, – согласилась Светка.
Настя – еще, должно быть, не оправившаяся от смущения – молча кивнула, и я шагнул к двери, отделявшей нас от улицы охваченного бунтом города.
Глава 19
в которой я прикидываюсь чернью
«Приближается самобеглая коляска, – выдал предупреждение Ди-Сы. – Советую отойти на тротуар».
Не понять, что нас нагоняет автомобиль было, впрочем, невозможно: не только по нараставшему с каждой секундой надрывистому рокоту мотора, но и по пронзительному кряканью клаксона – отчасти даже ритмичному, словно сигнальщик пытался выдать благодарным слушателям некое подобие мелодии.
Как и подобает уважающей себя захватившей город черни, от самого дома барона фон Оффенберга мы со Светкой и Настей гордо шли аккурат по середине улицы, но теперь вынуждены были посторониться. Автомобиль как раз выруливал из-за угла. Это оказался украшенный парой развевавшихся черных знамен грузовичок, нещадно чадящий и столь скрипучий, что издаваемый им лязг и скрежет временами заглушал и потуги клаксона, и даже надсадный кашель двигателя. Открытый кузов сего ведра с гайками – судя по характерному запаху, раньше использовавшийся крестьянами для транспортировки навоза на поля – был набит людьми с черными повязками на рукавах. К слову, вооруженных отнюдь не только камнями и палками: у плечистого бородача, грузно облокотившегося на крышу кабины водителя, в руках имелся тяжелый даже с виду арбалет, а у одного из его товарищей из-за спины и вовсе торчал вороненый ружейный ствол.
«Только не стойте с такими лицами, словно сия банда только что сожгла вашу родовую усадьбу и теперь ищет вас, дабы развратно надругаться, – заявил “паук” – должно быть, видок у нас троих сейчас и впрямь был не слишком дружелюбный. – Приветствуйте товарищей по черному делу! Ну, давайте же!»
– Короче, все по классике: улыбаемся и машем! – прошептал я, растягивая рот в самом дебильном оскале, на который только был способен.
Каратова с Любомирской также постарались придать своим физиономиям восторженное выражение, и мы принялись «радостно» размахивать руками. Светка даже что-то сподобилась истошно прокричать – кажется, это было нечто вроде «Эгегей, вашу Машу!». Всяко не думаю, что в грузовике сумели хоть что-то расслышать.
Порыв наш не остался незамеченным – из автомобиля принялись махать и кричать в ответ – теперь, впрочем, уже мы не могли разобрать слов. И тут вдруг пучеглазый паренек, сидевший на борту кузова, свесив ноги в заляпанных грязью сапогах наружу, широко размахнулся и что-то в нас швырнул. Как мне показалось в первый момент – чуть ли не файербол! Не спрашивайте только, откуда такой мог взяться у черни!
«Никаких щитов!» – рявкнул мой фамильяр – вовремя: мои пальцы на автомате уже почти скрестились.
– Я и не собиралась! – заявила юная княжна отшатнувшись.
– А я чуть не поставила… – призналась Светка.
В этот момент «снаряд» упал к ее ногам – это оказалась алая роза. Ключ ведает, где паренек оную взял посреди мартовских снегов и льда. Хотя нет, понятно где: в какой-нибудь разграбленной княжеской или графской оранжерее…
«Поднимите сие, сударыня!» – посоветовал моей подруге дух.
Светка не шелохнулась – то ли не поняла, то ли просто растерялась – но за цветком по-быстрому нагнулась Настя. Ухватив розу за стебель – аккуратно, чтобы не напороться пальцами на острые шипы – второй рукой княжна изящно послала дарителю воздушный поцелуй.
– Не перебор? – скептически пробормотал я. – У черни, небось, манеры попроще.
В грузовике – уже удалявшемся – впрочем, лишь загоготали и наперебой принялись хлопать паренька по затылку и плечам – кажется, лишь чудом не спихнув его при этом с бортика на мостовую.
– Лучше так, чем стоять, словно кариатида, – буркнула между тем девочка.
Когда автомобиль скрылся вдали, розу она тут же, не глядя, выбросила в лужу.
Мы продолжили путь, и минут через пять улица вывела нас на запруженную народом площадь. В центре той была возведена дощатая трибуна, с которой сейчас выступал невысокий лысоватый человечек в расстегнутом нараспашку черном кожаном пальто. Кричал он в рупор, но это вам не магия – туда, где мы стояли, долетали лишь отдельные слова – да и то приходилось их угадывать. «…Есть… такая… партия… вчера… рано… завтра… будет поздно…» – вроде бы, уловил я, но мог легко и перепутать что-нибудь.
Вовсе миновать собравшуюся толпу у нас не было никакой возможности – разве что сделав крюк на добрый квартал – и мы принялись потихонечку пробираться ее разреженным краем, огибая площадь по широкой дуге. Нас охотно пропускали – в конце концов, мы же не к оратору поближе протискивались! Надо сказать, что люди на площади – по крайней мере, здесь, на ее периферии – отнюдь не источали в астрал лютую злобу. Напротив, почти все друг другу улыбались, непринужденно переговаривались, кто-то весело насвистывал, парочки прилюдно целовались, какая-то девица раздавала из корзинки всем желающим румяные горячие пирожки – один такой даже достался нашей Насте.
Случались, правда, и споры.
– Кто там выступает-то? – донесся до моего слуха чей-то рассеянный вопрос.
– Ты что, деревня: это же сам Митропольский! – ответили любопытствующему сразу два или три голоса.
– Какой еще, к духам, Митропольский?
– Тот самый! Комиссар Ингерманландского комитета!
– И что говорит?
– Знамо что: магии теперь конец!
– А я слышал, что он сам из дворняжек. Митропольский этот!
– Сам ты из дворняжек, дурень! Отец у него, вроде бы, мастеровым был!
– Не отец, а матушка! И не из мастеровых она родом, а незаконнорожденная дочь князя какого-то!