– Круг замкнется, только когда займем свои места все мы пятеро, – заметила молодая графиня.
– И все же лучше сначала я… – ноги уже несли меня в центр зала. – Готово! – вступив в круг, я, как мне и было велено книгой, свободной рукой поднял с пола кинжал. Клинок был почти невесом, холодная рукоять легла в мою ладонь, словно влитая.
– Теперь я! – Юлька разве что не вприпрыжку подбежала к «своему» лучу.
Послышался звук, напоминавший удар гонга, и в следующий миг мелкая оказалась заключена в прозрачный стеклянный куб. Я машинально дернулся к сестренке.
– Спокуха, братец, – остановил меня чуть приглушенный, но вполне различимый голос мелкой. – Если верить книге, все идет по плану!.. Только я что-то вас не слышу… – слегка нахмурилась она.
– Не слышишь? – переспросил я. – Я тебя отлично слышу! Ну, то есть не то чтобы прям отлично…
– Что? – озабоченно наморщила лоб девочка. – А, ладно, не напрягайся! – махнула она рукой. – В тишине даже прикольно!
– Ну что, значит, по местам? – Милана направилась к следующему свободному углу пентаграммы.
Ее примеру последовала Машка, но вдруг остановилась в задумчивости на полушаге.
– Если нас сейчас отгородит, может, скажем что-нибудь друг другу на прощанье? – вскинула она голову. – Дальше, как я понимаю, только Смерть…
– Эй, если вы там меня слышите – знайте: я вас всех люблю! – словно угадала идею Муравьевой Юлька. – Даже тебя, занудный братец! Зарежь этого духова кентавра! А потом еще пни как следует ногой – от моего имени!
– Хорошо… – к моему горлу вдруг подкатил ком, и даже не будь сестренка отделена от меня стеклом своего куба, едва ли мой тихий ответ достиг бы ее ушей. И тем не менее мелкая кивнула: поняла, мол.
– Вот примерно что-то такое хотела сказать и я, – улыбнулась нам «длинноножка».
Затем она шагнула к Каратовой, девушки обнялись и расцеловались. От моей подруги Машка перешла к Милане, затем к Ясухару. Лобзание, доставшееся японцу, было, пожалуй, скуповато, зато то, что получил следом от Муравьевой я, заставило меня потом виновато покоситься на Светку. С Юлькой «длинноножка» обменялась поцелуями через стекло – на прозрачной стенке куба так и остались отпечатки их губ.
Обойдя таким образом всех, Машка встала на конец луча звезды – и под новый удар гонга разделила судьбу моей сестренки-первопроходца.
– Подожди, я же еще своего слова не сказала! – с упреком бросила ей молодая графиня.
Муравьева, как видно, поняла – но смогла лишь развести руками: что уж, мол, теперь.
– Можно сначала я? – поднял тут руку Тоётоми. – Я должен кое в чем признаться…
– На самом деле ты – Четвертый Центаврус? – попытался неуклюже пошутить я.
– На самом деле я – соучастник детоубийства, – выдохнул Ясухару. – Пусть и невольный – что сие меняет? Я до последнего не верил, но Оши по моей просьбе сходила и подтвердила: у спрыгнувшего со стены фон Функа –вахмистра, что стрелял в княжну Багратиони – в посмертной ауре остались следы приема моих благовоний. Они – сии благовония, а не следы, понятно – делают человека чрезвычайно внушаемым. А изготовил я их для Светлейшего князя Всеволода! Тот сказал, что не доверяет староладожской черни и хочет подстраховаться. Но на впавших в немощь магов сей аромат тоже действует…
– Так я и знала! – воскликнула Воронцова. – Вот же гад!.. Романов – не ты, самурай, – поспешно уточнила она для печального Тоётоми.
– Я тоже виноват – что доверился подлецу, – ответил Ясухару, после чего чинно, в японской манере, поклонился Милане, Светке, Юльке, Машке и мне.
– Что до меня, то каяться ни в чем не стану, – взяла наконец слово молодая графиня. – Просто скажу: будь у меня выбор, в какой компании встретить смерть, лучших товарищей себе я бы не пожелала. Хотя, конечно, предпочла бы повременить еще лет пятьдесят, но что есть – то есть. Всем спасибо – и увидимся в Пустоте!
– Увидимся в Пустоте! – Каратова, похоже, решила быть краткой. Кивнув всем стальным, она медленно подошла ко мне. – Все же мой поцелуй у тебя будет последним! – прошептала, то ли намекая на вольность, допущенную недавно Муравьевой, то ли просто подводя некий итог.
Когда через минуту (или через три? или через тридцать три?) Светкины губы оторвались от моих, Воронцова и Тоётоми уже находились внутри своих стеклянных кубов – должно быть, деликатно решив дать нам с Каратовой иллюзию уединения. Странно, гонга я не расслышал…
– Прости, что втянул во все это… – тихо проговорил я.
– Прости, что не смогу в решающий момент стоять рядом и держать щит, как обещала… – выдавила улыбку Светка, но из уголка ее небесно-голубого глаза выкатилась и сбежала вниз по щеке одинокая блестящая капелька.
– Мы будем рядом, – возразил я. – И ты будешь держать больше, чем просто щит!
– Значит, все в порядке! – еще одна слезинка скатилась вниз по ее лицу. – Ну, я пошла…
Глядя мне в глаза, спиной вперед Каратова отступила к последнему еще не занятому углу пентаграммы. Прозвучал гонг, и стеклянные стены окружили девушку, отрезая от меня и от мира.
А потом все пять кубов разом озарились золотистым светом – кажется, не причинившим заключенным в них ни малейшего вреда – и только теперь я сообразил, что сам никому, кроме Светки, не сказал прощального слова. Теперь кричать что-то явно было поздно, и я просто поднял вверх сжатый кулак. Мой немудреный жест стразу же повторила Машка, за ней Ясухару, а следом и все остальные.
А затем в зале возник Пепельный Центаврус.
Глава 24
в которой наступает ночь
На миг исполинский дух заполнил собой весь зал, но его тут же, словно пылесосом, затянуло в «мой» круг. Пространство западни заполнилось белесым туманом, я дважды вслепую рубанул кинжалом, но ни малейшего препятствия клинок на своем пути не встретил. А затем мгла резко рассеялась, и я увидел центавруса в шаге от себя. Прежнего пепельного окраса, но ростом уже не столь уж и великого – так, пара аршин в холке.
Я поудобнее перехватил кинжал. Дух вздыбил султан перьев на макушке – из-за таких я сперва принял в Америке его двоюродных собратьев-чудовищ за конных индейцев – приоткрыл острый птичий клюв и грозно вскинул руки-ласты. Вспомнив, как ловко оклахомские центаврусы швырялись шипастыми шариками – Ясухару еще называл те «слезами» – я призвал щит – но для этого мне пришлось выронить на пол книгу. И тут…
«Добрый вечер, сударь», – раздался у меня в голове знакомый голос.
– Ди-Сы?! – ахнул я, не опустив, впрочем, ни щита, ни кинжала.
«К вашим услугам, сударь».
– А эти все в один голос уверяли меня, что совпадение случайно и несущественно! – хмыкнул я, резко выкидывая вперед вооруженную клинком руку – так просто меня было не заболтать!
«У астрала нет случайностей, сударь, – уходя от моей скороспелой атаки, центаврус стремительно съежился, сжавшись до размера… ну, собственно, до былого размера моего Ди-Сы, а тот в зримом обличье не превышал спичечного коробка. – А что касается существенности или несущественности… – невозмутимо продолжил дух, до кучи приняв теперь и форму моего беглого фамильяра – вид лупоглазого паука, хромого на правую переднюю ногу, разве что не черного, а все такого же бледненького. – Полагаю, сударь, тут вас также не ввели в заблуждение. Стань мы с вами добрыми друзьями, сие, возможно, как-то ныне на вас и повлияло бы… Мое упущение: ну что мне стоило держаться полюбезнее?» – вздохнул он.
– Да уж, тут промашка у вас вышла, – буркнул я, примериваясь, как бы достать «паука» кинжалом. По такой мелкой, да и наверняка юркой цели еще дух попадешь!
«Так кто же знал, – развел сразу четырьмя передними лапками, включая калечную, мой собеседник. – Хотите верьте, хотите нет, для самого меня сие нынешнее перерождение стало немалым сюрпризом!»
– Даже так?
«Будь иначе, сударь, уж поверьте, я сумел бы подстраховаться на ваш счет. Тем или иным образом…»
– Не скажу, чтобы вы не пытались!
«Именно что не пытался, сударь».