Аделаида, конечно, различала «симпатичный мальчик» и «не симпатичный». Только, собственно, зачем? «Симпатичные» и «не симпатичные» были ей одинаково неприятны. Это они потом вырастали и не хотели забирать себе детей, которых женщина могла принести от другого мужчины домой. Не дразнились бы «жир-хоз-комбинат» эти «симпатичные – не симпатичные» и ладно! Хотя… хотя на «симпатичных» хотелось иногда посмотреть. Они, в отличие от «не симпатичных», дразнились гораздо реже. Как будто были больше заняты. На них можно было смотреть. Не то, чтобы хотелось им понравиться, с ними просто можно было разговаривать. Вот разговаривая с «симпатичным», возможно, и где-то и самой хотелось выглядеть получше. Воротничок там чистый пришить к школьной форме, или гольфы надеть с рисунком. Но, чтоб выглядеть немного получше, прежде всего надо было себя изучать. Смотреть в зеркало и оценивать, что на себе можно такое изменить, чтоб «исправить палажении», как говорил папа? Пуговицу на чёрном фартуке заменить с большой белой от наволочки хотя бы на тёмно-серую, застирать на школьной форме подмышками белые разводы, ну или ещё что-нибудь такое сделать. Но изучать себя так пристально можно исключительно в те минуты, когда дома никого нет. Если б папа или мама увидели, как Аделаида стоит несколько минут кряду перед зеркалом, ей бы это так просто не прошло. Зато в те редкие минуты, когда они куда-то уходят, можно себе позволить даже посидеть перед зеркалом с распущенными волосами, разглядывая с интересом своё отражение. Однажды она вот так сидела-сидела, а потом вообще учудила: накрасила маминой помадой себе щёки и губы! Было очень красиво!
Пришли родители. Она вместо того, чтоб кинуться всё это смывать, стала рассекать по квартире, страшно себе нравясь и как бы призывая маму с папой разделить её преображение. Однако усталые от забот мама с папой вместо того, чтоб оценить всю красоту макияжа, ударились в панику:
Василий! Посмотри, какая она красная!
Аделаида, пока не чувствуя нависшей над ней опасности, продолжала ходить по квартире с загадочным видом.
У неё температура! – мама паниковала всё сильнее. – Давай, ставь воду, надо ей почистить желудок! – в маме ничего не менялось. Безобидное на первый взгляд «почистить желудок», естественно, означало переход к маминому универсальному методу лечения от всех болезней – к тёмно-синей резиновой клизме с длинным, тощим шлангом. Только тут Аделаида поняла, что она сотворила, но предпочла выдержать омерзительно пахнущую ромашкой клизму, чем сознаться в такой «распущенности», как помада на лице! Гораздо безопасней было выдержать мамину истерику по поводу того, что она уже «взрослая девочка», но «так и не научилась за собой смотреть», что «всё время простуживается» и у мамы «все силы уходят только на её лечение»:
Ва-си-лий! Вода не идёт хорошо! Подними выше! Подними, я тебе сказала! Ты же вентиль не открыл! Открой вентиль!!! Убиваешь ты меня, убиваешь!.. Сейчас мне самой станет плохо! – нет, клизма ближе и роднее, чем неизвестно сколько месяцев выслушивать о роли «скромности и целомудрия» в развитии «порядочной, домашней девушки».
Аделаида очень хорошо запомнила тот случай.
Только, сколько раз можно лупасить себе по лбу одними и теми же граблями?!
Так вот в ту среду, оставшись один на один со своим отображением в зеркале, Аделаида принялась за старое. Она уселась перед трельяжем, снова распустила по плечам волосы, надела очки и стала разглядывать давно надоевший образ. Ба! Однако, на ней появилось и кое-что новое! «Ох! Только бы ничего с собой не сделать, как в прошлый раз, а то снова будут лечить клизмой! Или будут как в позапрошлый!..»
Она вдруг вспомнила, что «позапрошлый» был ещё страшнее, чем «прошлый».
К своим, как положено «девучки», «круглим» плечам, прыщавому лбу и трём складкам там, где по логике должна была находится талия, она увидела не совсем приглядные новшества. Кстати, как интересно! Талии как не было никогда, так и нет. Даже больше стало!.. Вот они в зеркале, толстые стёкла очков… Правда, это ничего? Говорят, близорукость можно вылечить. Когда вырасту, обязательно вылечу! Лоб… лоб… да, прыщи на лбу не скроешь! Их, кажется, стало меньше? Или больше? Ну, во всяком случае, они уже не такие сильно красные… Или сильно красные?..