Эта часть больничного комплекса с концом аллейки и моргом была для Аделаиды воротами в другой мир, о котором никто всерьёз даже не заговаривал. Если смерть и обсуждалась, то только героическая и прекрасная, которой погибали на войне. Но, как выглядит сам труп, как навсегда заканчивается присутствие этого человека на земле, не говорили никогда. Аделаида, да, собственно, и никто из её ровесников даже не задумывался, что тот рабочий-герой, который упал с заводской трубы, больше никогда ни к кому не пойдёт в гости, никто его не увидит за станком, он не будет есть, не будет пить, и его дети будут сами по себе, без папы, только с мамой. А тот, который упал, интересно, будет знать, что делает его семья? Он будет за ними наблюдать? Но ведь не может быть, ну никак не может, что вот только что он был, упал, и всё! То есть – морг что-то вроде проходной аэропорта, когда всего мгновенье разделяет состояние «он жив» и чего-то иного, вроде полёта «за бортом» всё того же «кукурузника».
Она видела, как после автомобильной аварии в морге стояли четыре каталки и там был её злейший враг – сосед, который больше всех дразнил Аделаиду; и его очень красивая сестра. У сестры были длинные светлые косички и совершенно немыслимой белизны бантики. Аделаида тоже хотела такие. Но сколько она свои ни тёрла, они так и не стали такими белоснежными, как у неё. И их родители… они все вчетвером ехали из деревни домой в город и теперь вот лежали здесь под окровавленными простынями. Всякие были, разные… Но однажды, привычно проскользнув мимо входной двери с облупившейся надписью «Городской морг и судмедэкспертиза», она, примяв свежую траву с одуванчиками, заглянула в фанерную дырочку. Всё было по-старому. И полумрак, и пустые железные столы с кранами и длинными шлангами. Только в полуметре от стола стояло грязное помойное ведро, в котором лежало что-то, длиной всего в полметра, завёрнутое то ли в наволочку, то ли в белую марлю. Аделаида замерла. Потом она хотела разжать пальцы, чтоб отлепиться от подоконника. Но заледеневшие руки почему-то не слушались, они стали неметь и в них появился привычный «нарзан с газиками», точно так же, когда мама её ругала за «двойку» по директорской работе и ещё несколько раз, снова стало трудно дышать. Она не могла отвести взгляда от маленького свёртка в ведре. Ей стало казаться, что он слабо шевелится, хотя Аделаида умом понимала, что этого не может быть! Не может, потому, что… потому что она знала, что в этом свёртке! И что в том свёртке было «прекрасно»?!
Глава 4
Да, жить в Городе, где родилась и росла Аделаида, было действительно труднейшей дисциплинарной задачей, до конца разрешенной далеко не каждому!
Раз у Аделаиды начались «тра-ля-ля», и её полностью можно отнести к женскому полу, со всеми вытекающими отсюда последствиями, мама решила удвоить своё усердие по воспитанию «настоящей, порядочной и образованной девушки из хорошей семьи». С того дня, как Аделаида пошла в туалет и, увидев в унитазе кровь, поняла, что очень больна, прошло довольно много времени. Почти забылось, как мама всучила ей «Медицинскую энциклопедию», зажатую пальцем на нужной странице, и велела прочесть «вот этот абзац». Аделаида тогда мало что поняла, но слава Богу, девчонки в школе довольно доходчиво объяснили, что к чему. Мама, в свою очередь, расширила и углубила все те познания, которыми делилась с одноклассницами Олька. И всё оказалось совсем не так просто, как Олька говорила. У Ольки была очень примитивная, то есть – упрощённая позиция. Не всё соответствовало формуле: девочка – замужество – ребёнок – семья. Чтоб эту простую формулу воплотить в жизнь, иными словами – исполнить основное предназначение женщины, надо было прежде всего соответствовать основным параметрам при искусственном отборе на всех этапах жизненного пути. Если один из этапов был пропущен, или «не соответствовал» «принятому», то девочка вполне могла и не выполнить «своего истинного предназначения»! Видимо, поэтому мама решила не рисковать с такой «несобранной» дочерью и рьяно принялась строить в Аделаиде «будущую женщину». Она начала тщательно ей помогать в становлении. Красной строкой любых маминых внушений было: