Этот человек, при всех его знаниях и умениях, вызывал у неё приступы немого гнева и желание запустить чем-нибудь увесистым. Этот человек, ревнуя к вниманию государя, переходил все рамки дозволенного, сомневаясь в знаниях и умениях альвийской княгини. Старшей из всех! Невежда, хам, да ещё и немец, пускай даже родившийся в России. Сколько лет этому наглецу? Пятидесяти ещё нет[6]. А она исцеляла больных в те времена, когда люди этого мира были такими же дикими волосатыми животными, как на родине альвов.
Но высказать вслух своё презрение она не могла, не имела права. Этот наглый человечишка в нелепейшем парике должен стать её союзником. Выступи они, целители, одним фронтом, глядишь, и удалось бы уломать Петра Алексеевича.
— У нас с вами одна цель, почтенный Иван Лаврентиевич, — по её голосу невозможно было сказать, что его обладательница в ярости. Такое умиротворение — хоть плачущего ребёнка утешай. — Здоровье государя — превыше всего. У вас свой опыт в лечении пациентов, у меня свой, и поверьте, небезуспешный.
— У меня нет оснований не верить вашему сиятельству, — выцедил сквозь зубы лекарь-человек. — Однако практика, не подкреплённая медицинским дипломом, суть знахарство.
— Всё дело в свитке плотной бумаги с печатью? — подобная логика позабавила княгиню.
— Дело, ваше сиятельство, в знаниях, полученных студиозусом за время обучения и проверенных экзаменаторами.
— Не стану возражать, если мои знания будут подвергнуты…экзаменации, — тонко улыбнулась старая альвийка, подходя к окну и глядя во двор. Смотреть на лекаря у неё уже не было сил.
Зачем видеть, как у него вытягивается лицо и отвисает челюсть? Да, ей известно, что люди не допускают женщин к лекарскому искусству. Но если они приняли альвов, то следует считаться и с альвийскими обычаями, прямо противоположными людским в смысле врачевания.
— Вашему сиятельству угодно было пошутить? — не голос — шипение змеиное. — Даже по протекции государевой вас не допустят к испытаниям, ибо вы — дама.
— На нашей родине к испытаниям не допустили бы вас, Иван Лаврентиевич, — мягко улыбнувшись, княгиня обернулась. — Но не будем об этом. Мы с вами в России. И вы, и я для русских чужие. Но если для вас здоровье государя суть вопрос карьерный, то для меня это — жизнь и будущность моего народа. Чем дольше проживёт и будет править Пётр Алексеевич, тем лучше… для нас обоих, согласитесь. Посему о спорных моментах пока стоит забыть. Вспомним о них после, когда государю станет легче.
Лекарь закусил губу. Смолчал. Это хорошо. Значит, неглуп, хоть и зашорен.
— Прежде, чем допустить вас к государю, я сам должен убедиться… — начал было он. Но княгиня не дала его сомнениям ни единого шанса.
— Убедиться? — она неуловимым, странно быстрым для сморщенной старухи движением ухватила лекаря за руку, и, глядя ему в глаза, продолжала: — Что ж, будьте любезны, убедитесь. Пробуждение даётся вам тяжело из-за головных болей, кои вы принимаете за мигрень, однако дело в ином — в малокровии. Вам трудно подниматься по лестнице, вас при этом мучает одышка. В последнее время появились боли в колене, кажется, в правом. Пальцы ваши по-прежнему ловки, однако перед ненастьем начинают ныть суставы… Всё верно, Иван Лаврентиевич? Может, стоит упомянуть ещё тяжесть в желудке и редкие, но досадные несварения?
— Это возраст, ваше сиятельство, — ошарашенный лекарь сделал попытку отступить на шаг назад, но альвийка крепко вцепилась в его руку. — Я давно уже не мальчик. Есть лекарства от различных болезней, но нет лекарства от старости.
— От старости лекарства нет, — согласилась княгиня, смилостивившись над напуганным человеком и выпустив его руку. — Но есть средства смягчить её проявления в достаточной степени, чтобы не мучиться от досаднейших хворей, и в конце уйти достойно.
— Насколько мне известно, ваш супруг…
— Именно, Иван Лаврентиевич, — княгиня постаралась не показать, что эти слова ударили её по самому больному месту. — Дни моего высокородного супруга сочтены. Однако проведёт он их не в боли и грязи немощного тела, а спокойно отдавая последние распоряжения и беседуя с близкими. Он… уйдёт без мучений и при полном разуме, я ему обещала.
— Что вы пообещаете государю, ваше сиятельство?
— Десять лет жизни. Или больше, если он станет в точности исполнять наши с вами предписания, Иван Лаврентиевич.
— На последнее я бы не рассчитывал, — криво усмехнулся лекарь, и княгиня поняла, что победила.
Союзник так себе — ограниченный человек, немец к тому же — но лучше такой, чем никакого.
6
Иван Лаврентьевич Блюментрост — с 1721 по 1730 годы президент Медицинской коллегии и лейб-медик. В 1724 году ему исполнилось 48 лет.