– Знаешь, мой подопечный или подопечная, скорее всего, уже давно выросли, – задумчиво говорил Апрель своему другу. – В том году, который наступит завтрашней ночью, будет уже двадцать человеческих лет с тех пор, как я прибыл сюда. Получается, что душа, которую я должен охранять, уже лет девятнадцать как появилась на свет и мается где-то в этом жестоком мире одна, без моей помощи…
– Между прочим, не факт! – покачал головой Озорник, который очень внимательно слушал своего друга. – Откуда ты знаешь, что в Канцелярии не перепутали именно дату? Может, твой подопечный или подопечная еще и не родились или, наоборот, уже на пенсию собираются…
– Да, ты прав. Это может оказаться абсолютно любой человек на Земле.
Друзья помолчали, после чего Апрель спохватился:
– Ну что же это я все о себе да о себе? Как ты? Как твои дела? И почему ты тоже один, где твой подопечный?
Тонкие брови Озорника нахмурились, улыбка сбежала с лица.
– Ну… Так получилось… – уклончиво ответил он.
– Ты потерял охраняемую душу? – предположил Апрель, вспомнив рассказ ангела-«панка». – Ее захватили Темные силы?
– Нет, – покачал головой Озорник. – У меня другая ситуация… Видишь ли… В общем, я не хочу сейчас об этом говорить.
– Ну, как хочешь, конечно… – пожал плечами Апрель.
– Знаешь, давай лучше немного повеселимся! – тут же предложил старый друг. – Время сейчас самое подходящее… Давай со мной!
– А куда лететь? – не без сомнения поинтересовался Апрель. Еще в детстве, когда друг предлагал развлечься, он всегда немного настораживался, зная, что предстоит очередная шалость.
– Да тут недалеко! В Малый театр. Скажу тебе, что театры – это самые мои любимые места на Земле, там столько всего интересного… Летим?
– Ну, хорошо, летим, – не очень уверенно согласился Апрель. – Хотя признаюсь тебе, что летаю я очень редко, почти все время хожу пешком – так больше шансов увидеть человека, которого я ищу… А что сегодня идет в этом театре?
– Ничего, там сегодня выходной. Ну, догоняй! – скомандовал Озорник, поднялся над крышей и тотчас скрылся из глаз, затерявшись в вихре падающих снежных хлопьев.
Апрель, полный смутных сомнений, последовал за ним.
Он быстро преодолел небольшое расстояние, отделявшее одно здание от другого – всего-то Театральную площадь пересечь! – опустился около памятника Алексею Островскому, вошел в помещение Малого театра и неуверенно двинулся по темному вестибюлю. Не то чтобы ангелы не видят в темноте, просто Апрель не знал, куда ему идти. Тот, за кем он следовал, судя по его характеру, мог оказаться где угодно – и в гримерных, и в дальних складах, где обычно хранятся декорации, и в кабинете директора, и в костюмерной, и, конечно, под сценой, за сценой, перед сценой и на самой сцене.
В пустом здании было как-то по-особенному тихо, таинственный, ни с чем не сравнимый запах театра будоражил воображение, создавая ощущение чего-то волшебного. Миновав пустые темные гардеробы, Апрель поднялся в фойе и тут же увидел своего друга у дверей, ведущих в зрительный зал.
– А что ты?.. – начал было он, но задать свой вопрос не успел.
Озорник предупредительно приложил палец к губам, призывая молчать и показывая куда-то в сторону.
– Тсс! Вот она!
Апрель оглянулся. Откуда-то со стороны лестницы появилась невзрачная женщина средних лет в рабочем халате, с ведром и шваброй в руках. Она остановилась посреди фойе, поправила выбившиеся из-под косынки волосы и обвела глазами помещение, точно вспоминала, не забыла ли что-нибудь.
Озорник подмигнул приятелю и с хитрой улыбкой подошел к ней сзади, положил руку на плечо и склонился, нашептывая что-то на ухо. И женщина вдруг вздрогнула, выпрямилась, расправила плечи, лицо ее словно осветилось изнутри. Она опустила на пол ведро, сунула в него швабру и почти бегом устремилась к двери с надписью: «Партер». Озорник сделал приглашающий жест, и оба ангела, один – хихикая, другой – недоумевая, двинулись за ней.
В зрительном зале все выглядело так, как будто представление только что закончилось: огромная люстра казалась только что погасшей, красные бархатные кресла словно хранили тепло недавно сидевших в них людей, а где-то под высоким потолком будто еще витало эхо голосов актеров и аплодисментов. Почти весь свет был притушен – кроме одного-единственного софита, направленного прямо на середину авансцены, то ли случайно забытого, то ли (скорее всего!) специально включенного Озорником.