Тревор — и это роднит его с Джойсом — мастер подтекста, «скрытой» оценки. На поверхностном уровне автор бесстрастен, он никого не осуждает: ни женщину, отказавшуюся в молодости от своего ребенка («Взяли и обокрали»), ни бойкую современную девицу из рассказа «Бегство», которая разрушила счастье двух немолодых людей, ни даже нахрапистого преподавателя местной школы для детей из неблагополучных семей, который, спеша «делать добро», думает лишь о том, как бы поставить галочку, а реальных людей с их нуждами и бедами не замечает («Тепло домашнего очага»). Однако по сути своего взгляда на мир Тревор — писатель-дидактик, нравственная шкала которого совершенно определенна. Он беспощаден к равнодушию, эгоизму, душевной глухоте, делячеству, пошлости, вульгарности, шовинизму, самолюбованию и самообману. Но в том-то и состоит своеобразие его прозы, что ей чуждо «лобовое» осуждение и откровенное неприятие. Читателю надо немало потрудиться, чтобы понять скрытый смысл отрывочных, походя оброненных замечаний и деталей, которые редко когда бывают случайными, сделать скидку на субъективный взгляд повествователя и самостоятельно переоценить происходящее («Выбор», «За чертой»). «В творчестве, — говорит Тревор, — меня особенно занимают взаимоотношения между писателем и неизвестным ему читателем… Нередко бывает, что этот незнакомец увидит в моих рассказах то, чего я и сам не заметил».
В таком подходе Тревор, безусловно, последователь Чехова и ученик Джойса, который оказал на него огромное влияние, особенно в поэтике. В рассказе «За чертой», который весь построен на контрастах (идиллическая красота ирландской природы и кровавая история страны; внешние радушие и доброжелательность хозяев отеля и их душевная холодность и черствость; многолетние дружеские отношения, объединяющие компанию отдыхающих англичан, и таящиеся за ними хитросплетения лжи и фальши), невзначай, как и заведено у Тревора, возникает имя Джульетта. Так зовут подружку одного из англичан, Декко. Встреться это имя у другого, менее экономного в средствах писателя, на него можно было бы попросту не обратить внимания. Здесь же имя шекспировской героини лишний раз подчеркивает пошлость любовных отношений отдыхающих англичан и трагизм судьбы молодой ирландской пары — современных Ромео и Джульетты. Соединить свои судьбы им по-прежнему мешает рознь, только теперь она приняла размеры национального бедствия.
Нравственная норма для Тревора — главное мерило человеческой цельности. Жизнь, как ни посмотри, не сложилась у большинства героев Тревора. Брайди («Танцзал «Романтика»») самоотверженно ухаживает за отцом-инвалидом, безропотно жертвуя возможностью хоть как-то устроить собственную жизнь. Единственный просвет в ее тусклом существовании — танцы по субботам в обшарпанном сарае с громким и зазывным названием «Романтика»… Бриджет («Взяли и обокрали») бросил муж, но она, добрая и отзывчивая душа, всю жизнь уступавшая более сильным и ловким, не сдалась, не сломалась Всю себя посвятила воспитанию приемной дочки, которую еще грудным ребенком отдала ей непутевая мать. Прошло несколько лет, непутевая мамаша вышла замуж за чиновника из социального ведомства и захотела вернуть ребенка. Видите ли, ей девочка необходима, чтобы не сорваться, не спиться, не попасть в клинику. Бриджет должна уступить ради «законов человечности». И хотя на стороне Бриджет формальное право, она знает, что в этой неравной схватке она добровольно принесет себя в жертву.
С грустью и теплом пишет Тревор об этих и многих других своих персонажах. Жизнь могла бы озлобить их, но этого не происходит. Брайди, Бриджет, Генриетта из рассказа «Бегство», миссис Молби («Тепло домашнего очага»), одинокие старики англичане во враждебном ирландском окружении («Былые дни») — все они мужественно несут свой крест, не отступают от раз избранной ими нравственной позиции.
Впрочем, Тревор никогда не спешит «подытожить» характер. Даже у закоренелых себялюбцев бывает, пусть краткая, минута духовного просветления, даже эгоистическая, казалось бы, ничем не пробиваемая броня нет-нет да и дает трещинку. Другое дело, что чаще всего эти порывы, минуты духовного торжества проходят и ничего не меняют в жизни этих людей.
Но многое прощается тем, кто способен проснуться от нравственной спячки и честно взглянуть на «вещи как они есть». Синтия («За чертой») не желает больше терпеть ложь в отношениях с мужем и его любовницей. Она возлагает вину за страшную смерть «детей, ставших убийцами», на своих соотечественников — в том числе и на себя самое. Ее считают ненормальной. Как ненормальными, чудаками, слывут и другие герои Тревора, стремящиеся подняться над пошлым бытом, осознать свою сопричастность всему, что творится в мире (отец Килгаррифф из романа «Пасынки судьбы», Джастин из рассказа «Музыка»). Абсурд в мире, который живописует Тревор или, скажем, его великий соотечественник Сэмюэл Беккет, тем и страшен, что он такой бытовой. Он норма. «Ненорма» — эмоциональная открытость. Ее считают безумием. Но Тревор верит именно в эту живительную силу. Верит, потому что при всей своей объективистской сдержанности это глубоко нравственный писатель, утверждающий «враждебным словом отрицания», подводящий своих героев к опасной черте прозрения, переступив которую уж больше не сможешь утешаться самообманом. Отточенными, безупречными фразами — технике письма он учился у Джойса и Беккета — Тревор заставляет читателя понять и признать, что не себялюбие, хотя оно так удобно, не делячество, хотя оно часто залог благосостояния, не пошлость, хотя пошлы все вокруг, но совесть, сострадание, порядочность — удел человеческий, хотя слишком часто люди в сегодняшнем мире насилия, злобы и отчаяния «пасынки судьбы».