— Саша, вы действительно считаете, что за «недонесение» надо отправлять на психокоррекцию?
— Да, считаю. И это очень просто. Ситуация понятна, конечно. Если он донесет о теракте, он предаст своих товарищей. А если не донесет, на его совести будут жизни людей. Если бы мы головы рубили, эта моральная дилемма была бы неразрешима. Но мы отправляем на психокоррекцию. Посмотрите, человек, который выбирает не доносить, на самом деле считает, может быть, на подсознательном уровне, что несколько неприятных месяцев для его друзей, это хуже, чем смерть не столь ближних. Неправильно ведь, согласитесь.
— То есть надо пройти курс психокоррекции?
— Просто необходимо.
— Артур, а теперь к вам вопрос, — обратилась ко мне Ромеева. — Это ведь с вас все началось?
— Расследование, — кивнул я. — Пожалуй, да.
— Как это было? Расскажите?
— Саша, — спросил я. — Могу я рассказать? Я тайну следствия не разглашу?
— О Салаватове? Уже не разгласишь. Можешь.
— Думаю, он счел, что я к нему стажировку пришел пересидеть, а не работать, — начал я. — А потому спокойно дал мне читать дело Федора Привозина. А я прочитал. И там такие белые нитки торчали во все стороны, что дальше некуда. Я был в шоке и поделился с Сашей впечатлениями. И мы начали все перепроверять.
— Хотелось вывести начальника на чистую воду? — спросила Юлия Львовна.
— Вообще не так, — сказал я, — хотелось освободить невиновного человека. И я очень рад, что получилось. Правда, ему назначили небольшой курс психокоррекции в ОЦ, но все-таки по сравнению с тем, что ему грозило, это сущая ерунда. Перевели с «А4» на «Е0», причем на амбулаторку.
— А к Салаватову вы что испытывали?
— Жалость.
— И все?
— Вы знаете, оказывается, я вообще не могу видеть руки в наручниках. Меня коробит.
— Не хотите сменить место работы?
— Нет.
— Как так?
— Очень просто. Мы же одного человека освободили и троих спасли. Когда мы смогли вовремя предупредить Леонида Аркадьевича и моего отца и узнали, что они живы, это был просто полет — мне никогда не было так классно. Когда мы вытащили Митте… да, против его воли и довольно жестко, я может быть вначале не был также рад, но потом мне позвонил из больницы его сын Глеб, с которым мы знакомы по университету… я думал, он меня обругает. А он сказал: «Спасибо». Ради таких моментов и стоит работать. А без наручников в большинстве случаев можно обойтись.
— То есть вы вообще не испытываете радости от наказания виновных?
— Да, я знаю, что в норме должен испытывать. В курсе психологии было много на эту тему. Я ее сдавал. Знаю, что это эволюционный механизм, выработанный за миллионы лет. Знаю, что наказание виновных повышает уровень доверия в обществе, и это хорошо и правильно. Знаю, что существуют даже альтруистические наказания, когда человек наказывает виновного в ущерб себе, но потом в результате выигрывает из-за улучшения общественной атмосферы. И на сознательном уровне я конечно рад, что люди, организовавшие покушение на Сашу, из-за которого и я попал в больницу и чуть не убившие моего отца, и Леонида Аркадьевича, отправятся в ПЦ. Я очень рад, что мы уничтожили их сообщество, и, надеюсь, еще долго никто не будет стрелять на улицах из лазерных деструкторов и взрывать гравипланы. Это, в общем. А по отдельности, каждому из них я очень сочувствую. Наверное, мы далеко ушли от обезьяны.
— Письма поддержки не собираетесь писать в ПЦ? — поинтересовалась Ромеева.
— Это хорошая мысль, — улыбнулся я, — подумаю.
— Саша, а вы? — обратилась она к Нагорному. — Тоже не можете видеть руки в наручниках?
— Могу, — сказал он, — иногда даже с удовольствием. Я вообще неандерталец.
— Ужас! — вздохнула Юлия Львовна. — Мы уж надеялись. Все-таки император, который не может видеть руки в наручниках — большое приобретение для «Нового портала».