Он нашел тот зал, в котором должен был пройти матч – с плюшевым ковром и зеркалами в золотых рамах, с потолком, украшенным плафоном облачного неба – и ждал, склонившись над шахматной доской. Через какое-то время небольшой зал начал заполняться гостями; казалось, что никогда их не было так много. Понятно, что любая его игра пользовалась интересом, но уж столько? Когда стрелки часов разложились в прямой угол на девять часов, из толпы появился его противник. Ник поднял голову.
Он не был столь худощавым, каким его запомнил. Все еще высокий, прибавил веса, камвольный жилет малинового цвета обтягивал его живот. Подойдя к столу, он отодвинул стул, уселся и расправил руки; щелкнули костяшки ладоней, словно бы кто-то высыпал кучу камешков. Ник не мог угадать, знает ли тот, кто он такой.
Тем временем, Александр Алехин сделал первый ход. Пешка на е3, классический дебют, на который у Ника было выработано несколько десятков ответов; почему он выбрал слабейший, который сделал вылом в линии его пешек, словно бы кто-то вырвал здоровый зуб? Этого он не знает – по крайней мере, не знает этого сейчас, когда просыпается. Уже утро. Он выпил достаточно много, и достаточно много за последние два дня вырвал, чтобы не чувствовать похмелья. Ник поднимается, голым крутясь между рифами опустошенных бутылок, направляется в ванную, где наливает в ванну горячую воду. Погружается в ней, позволяя спиртному испаряться из сморщенного, семидесятилетнего тела.
Через полчаса, одетый в темно-синий костюм, сорочку и итальянский галстук, он сидит в гостиничном "бентли", который везет его в "Лаугардалсхёлл".
Тем днем, когда он не поехал на гостиничном автомобиле – все пошло быстро. Быстро он потерял несколько важных фигур. Когда был сбит ферзь, он на мгновение поднимает голову. Встретил взглядом лицо Джона Р.: на нем рисовался испуг. Он вновь глянул на шахматную доску. Во время этой партии стук дерева о дерева и свист воздуха, рассекаемого фигурой, переносимой на другую клетку, не желали выстроить сцену, которая защитила бы его от похожего на шум волн, бьющих в пляж Буэнос-Айреса, тарабарщину зрителей, от треска ламп-вспышек. У него остался один король; он переставил его лишь бы куда, Алехин же схватил в пальцы ферзя и поместил на черном поле.
Сейчас он идет по длинному, темному коридору. В его конце рисуется светлый прямоугольник. Зрительный зал полон, набит людьми, которые теснятся под стенами. Трость Ника попадает на чью-то обувь. Место в пятом ряду остается пустым, ожидает. Ник протискивается и с облегчением падает в него, и, как и подозревал, к нему тут же обращается рыжеусый:
- Игра за победу, - сообщает он, словно бы Ник об этом не знал. – Хорошо, что вы здесь.
Тот не отзывается.
Тогда, в Буэнос-Айресе, он тоже не отзывался, но не потому, что ему нечего было сказать. Не отзывался, поскольку не помнил, как по-русски, на том языке, на котором он хотел обратиться к Алехину, сказать: "Это пат! Ты проиграл! Это пат!".
А потом еще раз глянул на шахматную доску и понял, что это не пат. Имелась одна клетка, на которую он мог переставить короля. Когда одиночная фигура встала на ней, Алехин быстрым движением передвинул ферзя на другое поле – и внезапно в зале "Teatro Politeama" раздались аплодисменты и крики "браво"! Ник глядел на доску. Деревянные фигурки спокойно стояли на своих местах. У него сложилось впечатление, что все, кто хлопает, на самом деле бьют громадными, будто кузнечные меха ладонями ему по голове, чтобы та болела все сильнее и сильнее.
Действительно ли невозможно ничего сделать? – мелькнуло в голове, и он почувствовал нечто такое, чего не ожидал: разочарование. Ибо, пока нет мата, все можно сделать…
Звук отодвигаемого стула; Алехин встал, не говоря ни слова, поклонился, повернулся и направился к выходу. Зал постепенно начал пустеть. Когда он уже был почти пуст, Ник почувствовал, что кто-то кладет ему руку на плечо, услышал утешающий голос жона Р.:
- Гроссмейстеру проиграть не стыдно, но очень жаль, что вы выпали. Я рассчитывал на вас в матчах с поляками…
Только лишь оставшись в зале "Teatro Politeama" совершенно сам, Ник поднялся и медленно, тщательно отмеряя шаги, вышел. На улице он взмахом остановил такси, затем вернулся в отель "Ритц" и попросил прислать ему в номер из бара пару бутылок виски. Это было 31 августа 1939 года.
Сейчас же 11 июля 1972 года, и Фишер делает первый ход. У Ника немного кружится голова, но он достаточно трезв, чтобы знать, что этот вот дебют – пешка на с4 – раньше он никогда не разыгрывал. Спасский откидывается в кресле, обитом толстой, черной кожей. Его подбородок погружается в корзинку из сплетенных ладоней. Сегодня на нем серый костюм и белая сорочка, без галстука, сорочка застегнута на саму. Верхнюю пуговицу. Он отвечает ходом коня.