- Наверняка вскоре они захватят Варшаву. Потому я туда и возвращаюсь, сейчас, - сообщил отец. Ник почувствовал, что в животе у него что-то скручивается, и он спросил:
- То есть как: возвращаешься? Ты же знаешь, что они делают.
- Да, знаю. Алехин пошутил, что тот корабль, на котором мы сюда приплыли, очень красивый, "Пириаполис", это Ноев ковчег. Красиво сказано.
- Но ведь ты можешь остаться. Здесь или…
Какое-то мгновение он колебался, сказать ли: "Езжай со мной".
- Найдорф намеревается остаться, - отозвался отец. – А я возвращаюсь.
- Ради чего?
Потом он неоднократно размышлял над тем, почему отец ничего не сказал о маме, почему сказал лишь:
- Потому что иногда случается так, что и при пате можно что-то сделать. Можно идти королем в место, где его ожидает смерть, только лишь для того, чтобы сделать ход. Чтобы сделать выбор. Только заводной робот этого не сделает, для этого… для этого нужен бигель.
Он протянул Нику руку. Тот, совершенно не думая, словно бы движениями его тела управляли веревочки, за которые тянул кто-то другой, Ник подал ему свою, и какой-то миг они стоял так, на пляже в Буэнос-Айресе, объединенные рукопожатием. Ник глядел в неподвижное лицо своего отца, а потом – потом Хаим Равахол извлек свою ладонь из ладони Ника и легонько усмехнулся.
- Мы видимся в последний раз.
Ник не ответил. Отец кивнул и пошел по пляжу в направлении улицы. Над Буэнос-Айресом спускались сумерки; Ник стоял в буром песке и глядел, как отец исчезает за линией деревьев, отделявшей полосу песка от аллеи. Пошевелился лишь тогда, когда почувствовал первые капли дождя, расплывающиеся у него на лбу. Через мгновение дождь бил уже очень сильно; ливень заполнял пляж Буэнс-Айреса грязью, затирал следы, которые Хаим Равахол оставил на песке. Ник побежал. Когда, в конце концов, он очутился на улице, на нем не было сухой нитки. Он остановил такси, машина остановилась, он уселся и приказал отвезти себя на аэродром частных реактивных самолетов[8], где стоял самолет, взятый в чартер банком Левенштейна.
На следующий день он уже был в Нью-Йорке.
Никогда более он уже не сыграл в шахматы; сейчас, когда он стоит в окне апартамента гостиницы "Борг" и выглядывает на белый ночной Рейкьявик, он подсчитывает, что через полтора месяца исполнится тридцать четыре года, как он не играет. Сейчас же стоит тридцатый день июля 1972 года, а утром следующего дня его будет ждать самолет-чартер. Самолеты в последнее время изменились, они стали большими и более быстрыми. Но пассажиров на борту все так же ждут газеты, и Ник думает, что знает, какими будут заголовки завтрашних. Они будут провозглашать победу Фишера над Спасским в Рейкьявике, победу Фишера – нового чемпиона мира.
Война была хорошим временем для банка Левенштейна, он инвестировал в акции оружейных фирм, и ему быстро удалось в несколько раз увеличить то, что унаследовал от Джека. Он все так же ходил в "Сентрал Парк", но не затем, чтобы играть в шахматы; ходил лишь затем, чтобы посмотреть, как играют другие, и искать тот ход, которым был бы "бигель", в котором имелось бы остроумие, "подковырка"; тот ход, который наверняка бы не сделал турецкий карлик под столом. А когда нашел шахматиста, который делал такие ходы, внимательно следил за его карьерой. Пять лет назад, он это помнит – обнаружил кого-то, кто биглем и остроумием превосходил всех, каких до сих пор видел. Звали его Роберт Фишер, тоько все называли его "Бобби".
Шахматные книги он читал редко. Как-то раз нашел одну, в которой анализировали олимпиаду в Буэнос-Айресе; партии "Левенштейн versus Алехин" там было посвящено три строки, резюмируя как еще одну победу Алехина. Гораздо больше, целых несколько страниц, занимал анализ игр серебряного медалиста той олимпиады, некоего мистера Хаима Равахола, 1875 - ?, дата смерти точно не определена.
Сейчас он ложится спать. Когда его голова укладывается на подушку, он поднимает ладони и закрывает ними лицо. Под их поверхностью чувствует морщинистую кожу. Ему известно, что за последние годы сделался похожим на некоего господина Хаима Равахола, 1875 - ?, дата смерти точно не определена, что лицо отца прокралось в его лицо словно ночной вор, который украл немного кожи, чтобы оставшейся еще более обтянуть щеки. Он думает о том, что завтра в аэропорту, быть может, встретит Фишера; быть может, Фишер направит к нему голову и задаст вопрос, который сам он боится задать, а когда он уже прозвучит, Ник будет знать ответ.
8
Так это АИ???!!! В нашей реальности история частного реактивного самолета восходит к 50-м и 60-м годам ХХ века (первый военный реактивный самолет: истребитель Me.262, первый полёт с двигателями Jumo-004 18 июля 1942 года; 4 октября 1944 года — первый боевой вылет в составе официально сформированного истребительного подразделения).