Алексей Штрыков
Патака, или юэци
Я расскажу историю двадцатипятилетней давности. Мы шли из Сингапура в Циндао, и за время плавания я познакомился с мистером Фристом. Высокий седой старик с роскошной бородой и волосами до плеч — сегодня бы его сравнили с Гэндальфом или Дамблдором, а мне он напоминал Рип ван Винкля из старой библиотечной книжки моего детства. Мне самому было чуть больше двадцати, и для солидности я отращивал усы, говорил с нарочитым среднеатлантическим акцентом и посасывал вычурную пенковую трубку. Тогда мне казалось, что Фрист оценил именно трубку и акцент. Сейчас я понимаю, что дело было в чём-то ином, раз ни то, ни другое его не отпугнуло. Кажется, всё время плавания он увлечённо что-то писал. Каждый день я видел его за столом: ворох бумаг, тетрадей, книг и фотографий и посреди всего этого — электронная пишущая машинка. Мне по какой-то причине не хотелось спрашивать, что́ он пишет (потом стало очень интересно, но разыскать его публикации я в итоге так и не смог), сам Фрист об этом не говорил, но был неизменно приветлив и разговорчив на другие темы.
— Вы раньше бывали в Циндао? — спросил он в последний день плавания.
— Нет. Я никогда не был в Китае. А вы?
— Пятьдесят лет назад, — он снял очки и широко улыбнулся.
Из вежливости я тоже улыбнулся. Мне совершенно не хотелось в Циндао, у меня были дела в Японии, но обстоятельства вынуждали сделать остановку в этом китайском порту и проторчать в нём полторы-две недели. Фрист, напротив, сиял радостью. Хитро сощурив белёсые глаза, он увлечённо и сочно — как умеют, по-моему, делать только старики — рассказывал мне о грозных фортах и кипящей портовой жизни, о немцах и японцах, о соборе Святого Михаила, прямых европейских улочках и самом лучшем пиве, какое мне только доведётся попробовать.
Я слушал и параллельно читал письмо из Бостона — от моей невесты, Келли. Очень хорошо помню тогдашние впечатления от нашей переписки. Она была регулярной: я писал ей, она — мне, причём как будто не читая моих писем. Я раз за разом задавал ей вопросы — она оставляла их без ответа. Я старался писать о важном, развивать идеи, рассказывать о своих чувствах и переживаниях. Её письма изобиловали бытовыми мелочами и штампованными фразами — их можно было читать выборочно и в любом порядке. Из раза в раз я, словно рыцарь на турнире, круто разворачивал коня и вновь мчал во весь опор, желая поразить цель. И, получив ответ, понимал, что промахнулся. Редкие телефонные разговоры (с ними тогда было туго, не то что сейчас) давали примерно тот же результат. Я втискивал в каждую секунду как можно больше чувства и значения, Келли расточала их на щебетание и вздохи.
Фрист ни с кем не переписывался и тем более не перезванивался. Но у него на столе всегда лежала внушительная стопка конвертов и открыток прошлых лет, и он, откинувшись в кресле, запоем их перечитывал. Ему писала его молодость, и неизменно находила самые правильные слова — если судить по его блаженной улыбке.
В порту мы очень быстро разошлись. Поначалу мой знакомый вызвался показать мне достопримечательности старого города, но, когда мы поравнялись с ближайшим уличным кафе, замер и, забыв обо мне, решительным шагом с чемоданом в руке направился к дальнему столику, за которым сидел невысокий грузный старик-китаец, чем-то похожий на моего Рип ван Винкля. Со стороны было забавно наблюдать их встречу. Долговязый Фрист перегнулся через весь стол и, длинными руками обхватив китайца за плечи, что-то радостно декламировал. Тот улыбался и кивал головой — точь-в-точь знаменитый болванчик. Я ждал, что Фрист вернётся ко мне и скажет что-нибудь вроде: «Мой юный друг, позвольте представить вам человека, с которым я не виделся пятьдесят лет», — но тщетно. Он сел, открыл дипломат и начал что-то раскладывать на столе. Китаец тоже что-то выудил из карманов и выкладывал перед собой.
В юной голове начали роиться самые разные мысли и подозрения. С кем вообще свела меня судьба? Может, он шпион? Или контрабандист? Или ещё что-нибудь похуже? Я не знал, что и делать — подойти поближе и всё разузнать или бежать подальше. Любопытство взяло верх, и я подкрался к столику.
— Мой юный друг, позвольте вам представить, — наконец выдал Фрист, когда я подошёл совсем близко, — господин Ван Ляо, добросовестный хранитель воспоминаний полувековой давности и лучший игрок во всём Циндао!
На столе лежали две колоды карт, игральные кости, белые и чёрные камешки (такими играют в го), коробок спичек и рядом — аккуратные столбики монет. Такое чувство, что друзья решили сыграть во всё сразу.
— А что это за игра? — вырвалось у меня. Почему-то меня это остро заинтересовало.