— Что вы!
— Игорь, вам известно, что нельзя обижать женщин такой неуступчивостью?
— Извините, то есть, извини меня.
— Вот так хорошо. Почитай мне что-нибудь. Мне нравится, как ты читаешь.
Робот чуть наклонился вперед и. растягивая гласные и выделяя концы строк, начал читать:
Она слушала робота, сидя на низеньком диване.
— Подойди ближе, — она протянула правую руку и сказала: — Дай мне руку.
Он сделал, как она говорила.
— Какая у тебя горячая рука, — сказала она.
Робот что-то прошептал про себя.
— Скажи громче, — попросила она. Он молчал. Она снова обратилась к нему:
— Повтори, пожалуйста.
Он явственнее прошептал:
— В моей руке — какое чудо — твоя рука…
Она отдернула руку. Робот зарделся.
— Я перешел границы положенного. Прости меня.
Она слабо улыбнулась и сказала:
— Ты говорил о знакомом роботе с комплексом неполноценности. Уж не возникает ли он у тебя?
Она вздохнула и, очевидно, что- то преодолев в себе, сказала:
— Я выдернула руку не потому, что ты робот. Я жена человека, который сделал тебя. Ведь ты знаком с человеческой этикой?
Она снова чуть приметно улыбнулась. Но улыбка не скрыла ее волнения.
— Скоро будет готова подруга Игорю! — сказал он. — Он у нас взрослый юноша. Но, кажется, со стихами мы немного переборщили.
— Да. Он слишком чувствителен и становится чувственным.
— У меня все в порядке. Белковая ткань почти готова. Мозговая зреет дольше. Недели через две Игорь получит прелестную подружку.
— А Игорю будет интересно с ней?
Запас информации в нее вложим такой, как у Игоря. Ну и эмоции, разумеется. Мы учли кое-какие прежние ошибки, но в целом уже с первым белковым роботом мы были на верном пути. Когда я сказал Игорю, что его подруга будет походить на африканку, в честь твоей поездки в Африку, он смутился, но довольно настойчиво стал просить, чтобы у нее хотя бы голос походил на твой. Что это значит?
Она сузила глаза и сказала прерывающимся голосом:
— Мы делаем что-то нехорошее, некрасивое, когда роботы получаются такими. Игорь умнее и лучше некоторых наших знакомых, а всегда будет считаться существом низшего порядка. Робот!.. Мы где- то переступили границы дозволенного природой. Это нам даром не пройдет. Я боюсь. Боюсь, природа еще посмеется над нами.
— Ну чего ты все усложняешь? — с раздражением сказал он, — сама же затеяла эти стихи, индикаторы эмоций… А сейчас распинаешься из-за какого-то патефона для стихов…
— Патефона, говоришь? Если бы ты знал хоть часть стихов, которые в него заложены, если бы хоть немного чувствовал, понимал их…
— Может, мне не хватает индикатора эмоций?
Она ничего не ответила, встала и направилась к двери.
— Стой! Стой же, я говорю, — он догнал ее у выхода. — Зачем нам ссориться перед твоим отъездом. Кстати, может, не стоит ехать в эту Австралию. У меня какие-то недобрые предчувствия.
— Ну как это не ехать. Я ж не загорать там буду…
Он нервничал. Она уехала с роботом в Австралию. Сроки прошли, а она не прилетала. К нему снова вернулись в снах ходячие стены. Однажды его разбудил звонок, прервав сон, в котором роботы, раскроив ему голову, с любопытством изучали его еще живой мозг.
Нажав кнопку приема, он выключил звонок. Ощущение раскроенного черепа не проходило. Он знал, что звонит она, и лихорадочно настраивал яркость и звук. Она долго не появлялась на экране видефона. Потом что-то белое сверкнуло и укрепилось на экране. Он повернул верньер масштаба изображения, белое пятно увеличилось и стало бумажкой с нарисованным кенгуру и текстом. Он вспомнил, что на австралийских почтовых бумагах большей частью печатается кенгуру. Ему сразу же чем-то не понравился этот хвостатый зверь. Докручивая верньер, он наконец прочитал: «Извини, я не вернусь».
Он закричал:
— Покажись. Нечестно бумажкой!
Бумажка на экране дернулась. По экрану побежали сероватые тени.
Стерильно-холодный женский голос сообщил:
— Австралийский абонент отключился.
