Нервов. Ух, ты! Говорит — прямо пулемет.
Носов. Да не мы это…
Рудольф (Ольге). Что они говорят?
Ольга шёпотом переводит ему.
Скобарев. Да хоть бы и мы. Не о том речь. Разве к такому делу можно детей допускать? Электросварка — дело новое, ее надо сперва хорошо проверить. Может, она металл пережигает?
Носов. Пережигает — это верно.
Никитина. Бешеная ложь!
Анни. Она голодная? Почему она кричит?
Блех. Да, нравы, я посмотрю…
Скобарев. Дело темное — электросварка. Выпускаем продукцию для всего Союза. Шутите? А уж клепка — дело испытанное. Мы за эту продукцию отвечаем.
Торопов. Давайте успокоимся, товарищи. Обещаю все это дело разобрать.
Никитина. Товарищ директор предлагает успокоиться. Дядя Яша. Подожди, девочка, я им скажу. (Скобареву.) Я, дружок, старей тебя: сорок пять лет на клепке. Оглох. А я первый пошел в энтузиасты.
Скобарев. Чего с тебя и спрашивать!
Дядя Яша. Клепка… Эх, вы, глухари! Одну заклепку пять человек бьют. Первый подтягивает, другой поддает, третий упор держит, четвертый бьет, а пятый возле покуривает. Пока вы пятеро стучите, я один наработаю без шума…
Зеленый. В литейной у них то раковины в чугуне, то осадка. Полон двор навален браком. Архаизм!
Скобарев (зло). Чаво?
Глушков. Так и скажите — быть у нас электросварке? Быть у нас культуре? Или работать — день да ночь, сутки прочь? Большой вопрос поднят.
Никитина. Смерть литью и клепке!
Анни. Папа, я боюсь.
Блех. Нас не тронут, детка.
Скобарев. Вот то-то, что кричать вы все здоровы, молодые…
Никитина. Несите к директору на стол. Запротоколируем, составим акт. Фотографические снимки — в Москву.
Первов. Дело их — темное, вот и кричат, голосом подсобляют.
Сварщики, клепальщики и литейщики уходят в кабинет.
Торопов. Через парочку дней привыкнете, Конрад Карлович. У нас все на страсти, все на последнем градусе. (Уходит в кабинет.)
Лукин (Петьке). Вот для тебя материал, Петька. Борьба за темпы.
Петька. Простенографирую. (Берет бумагу, убегает в кабинет.)
Блех. Но как они с директором разговаривают! Изумляюсь!
Петька (Блеху). Сегодня он — директор, завтра его пошлют к станку.
Блех. Ну да — все люди рождаются голыми, все смертны: идеальное равенство. Взгляд с птичьего полета.
Ольга. Мы не ханжи. Мы создаем условия для безграничного роста человека — для его ума, таланта, знаний. Расти хоть с коломенскую версту, — нам же лучше.
Блех. Противоречиво и неубедительно.
Рудольф. Простите, — вы сами?..
Ольга. Я — рабочая. Недавно окончила ВТУЗ по черной металлургии.
Рудольф. А скажите, все эти люди… они считают себя свободными?
Ольга. Не понимаю.
Рудольф. Свобода… Ну, как вам это объяснить?.. У нас, на Западе… Чему вы улыбнулись?
Ольга. Нет, я внимательно слушаю вас.
Рудольф. Действительно, никогда не приходило в голову — что такое свобода… Нет, вы, конечно, смеетесь. Русские насмешливы и, кажется, высокомерны.
Блех. (Ольге). Скажите, неужели вы, русские, не наговорились за четырнадцать лет? Работать нужно — поменьше спорить. Спорят пусть хозяева.
Ольга. Рабочие — хозяева завода. Как же не спорить и не волноваться, когда у нас — прорыв?
Блех. Как! Рабочие — хозяева? Завод государственный.
Ольга. Рабочие и есть государство.
Блех. Рудольф, вы что-нибудь понимаете в этом?
Рудольф. Это необходимо понять. Это все чрезвычайно важно понять.
Блех. Ну, дай вам бог! (Смеется.)
Лукин (тихо). Оля, я тут набросал… (Подает бумажку.) Сам-то я затрудняюсь по-немецки. Ты ему объясни всю картину. Завод гибнет. Нужен новый объект производства. Вся наша молодежь — как звери, будем работать. Пусть только… Понимаешь?
Анни. Рудольф, что она вам рассказывала?
Рудольф. Необычайно! Здесь какой-то совершенно другой мир.