Рудольф. Нельзя торговать миражами. Если бы за миражи платили деньги, вы были бы самым богатым человеком, Блех.
Блех (тихо). Это — что? Бунт?
Рудольф. Нет. Желание проснуться.
Блех. Я хочу вам напомнить о дисциплине, Рудольф. Будет лучше, если вы не с такой быстротой начнете разлагаться в этой стране.
Входят Торопов и Лукин.
Лукин (Торопову). Ты думаешь — гони продукцию в хвост и в гриву, поднимай цифры выпуска, — это темпы?
Торопов. Ну, хорошо, хорошо, отвяжись!
Лукин. Темпы — это творчество, импровизация, риск. Темпы — это новая психология. Освоить темпы — значит ввести творчество в самый организм завода.
Торопов. Черным по белому — что вы все хотите от меня?
Лукин. Пересмотра сметы.
Торопов. Пересматривается.
Лукин. Отказаться от выпуска этого трупа.
Показывает на трактор. Торопов смеется.
Смеяться нечему, — это именно чернильный труп. Стране он обойдется дорого.
Торопов. Без поэзии, короче. Что мы должны выпускать?
Лукин. Машину, удовлетворяющую росту сельского хозяйства. Модель, поддающуюся непрерывному развитию.
Торопов. Где такая модель?
Лукин. Мы ее создадим.
Торопов. А завод, пока что, будет стоять и ждать?
Лукин. Возможно еще решение.
Торопов. Какое?
Лукин. Спроси у Блеха.
Торопов. Конрад Карлович, возможно, не останавливая завода, на ходу, внести существенные улучшения в эту штуку? Не поверите — во сне стал сниться проклятый трактор: лезет на кровать, подмигивает фонарями… На грани фантастики.
Смеются. Торопов угощает папиросами.
Блех. Вообще говоря, это — очень плохая машина.
Лукин (Торопову). Вот тебе ответ.
Торопов. Дай же высказаться. Нервы, товарищи… Эх!
Блех. Но сделать кое-что возможно. Несколько увеличить мощность — на две, даже на три лошадиных силы.
Торопов (Лукину). Видишь?
Блех. Перевести его на универсальное горючее. Гм… Стоит ли? Впрочем, как желаете. Попытаемся. Любопытно, как опыт…
Торопов. Опыт — ага!
Лукин. Конрад Карлович, ваш патент сто девятнадцатый…
Блех. Об этом проекте мы беседовали с Семеном Семеновичем, но он, видимо, остался равнодушен.
Лукин. Конечно.
Торопов (пожимая плечами). Опять — клевета.
Блех. Хотя, насколько я понимаю, мой проект — то, что вам нужно.
Лукин. Взглянуть бы на чертежи…
Блех. Чертежи у меня дома.
Рудольф. Чертежей у вас нет.
Блех. Мой мальчик, вы забываете, — я привез чертежи.
Рудольф. Ну, и прекрасно. (Опять разглядывает диаграммы.)
Блех. К сожалению, кое-какие детали пришлось оставить дома, — побоялся везти через границы. Те именно, что и составляют секрет патента: чертежи воздушного охлаждения… Но Рудольф быстро все это восстановит, по моим указаниям.
Рудольф. Вы уверены в этом?
Блех. Рудольф, я совершенно уверен, абсолютно уверен.
Рудольф. Ну, и прекрасно.
Торопов. Что ж, пойдемте, побеседуем… (Жестом предлагает войти в кабинет. Блех и Лукин уходят. Торопов проверяет стенные часы по своим на руке.) Опять чёрт их взял, позади!.. (Ольге) Бросьте, слушайте… Бросьте! Все равно — ни к чему. Покуда жив — не допущу, чтобы завод превратился в сумасшедший дом для ваших опытов. (Уходит в кабинет.)
Ольга. То есть — так чешутся руки…
Рудольф. (указывая на диаграмму). Изображен человечек. Видите? Человечек — это я… А это… (обводит пальцем) что бы я мог сделать. И не сделал. Человечек… До девятнадцатого года — сырая брюква как основа питания. С девятнадцатого по двадцать первый — вареная брюква. Внимательный осмотр штанов у окошка. О, человеку нужны штаны — в особенности, когда он пустился на завоевание мира. И кружка пива — в кабачках Франкфурта. Дым, голоса издалека — тут-то и завоевывался мир. Из кружки подмигивала рожа Мефистофеля: «Ну-ка, Рудольф, подпиши договорчик. Продай душу…» Бред, чад, вздор… Ольга Васильевна, человечка водили за нос двадцать семь лет. Это же целая система надувательства!
Ольга. Рудольф Адамович, сколько примерно пришлось бы нам заплатить за патент?