Коренев. Мы так и решили: взять его проект, ударно разработать.
Рудольф. То есть как — взять? Это его собственность. Он должен его патентовать. Такой патент за границей стоит десятки тысяч долларов.
Михайлов. Чего это?
Забавный. Говорит: можешь получить сто тысяч долларов.
Михайлов. Очень приятно. Нам валюта нужна.
Забавный. Славой, говорит, не захочешь с нами делиться.
Михайлов. Как — не захочу? Мы вместе работаем. Нет, Рудольф Адамович, если одобряете мой проект, — берите. Для одного дела стараемся.
Забавный. Он и не спорит, чудило ты наш!
Рудольф. Объясните ему: любой изобретатель на револьверный выстрел никого бы не подпустил к такой идее. Можно отдать все, последнюю рубашку… но — гений, гений!.. Или я плохо понимаю, друзья мои. Гений — единственное сокровище, единственное — мое.
Михайлов. Рудольф Адамович, я в бане люблю париться. (Забавный и Чикин засмеялись.) Вот бы мне пожертвовали воз веников — спасибо. А то — покуда я буду патент выправлять, то да сё, за границу его продавать, дело-то наше стоять будет. А тут час дорог. Берите, говорю, только берите! Вот изобрету на досуге что-нибудь неподходящее, тогда патентую, продам, загуляю. (Забавный и Чикин смеются.) Рудольф Адамович, мы — как дерево: вершина — в небе, а корни — в земле. Корнями с людьми и с делом нашим связаны…
Чикин. Ну, пойдем, пойдем! (Тащит к двери.)
Михайлов. Ты мне пиджак не порви, у меня один.
Коренев (Рудольфу). Вы с Конрадом Карловичем половчей поговорите. Пускай он все наши изобретения, поправки берет, — спорить не станем.
Михайлов. До свиданьица, Рудольф Адамович! Много вас благодарим.
Михайлов, Коренев, Чикин и Забавный уходят. Рудольф один.
Рудольф (наклоняется над чертежом Михайлова). Так просто. Неожиданно и просто. Блех нажил бы на этом деньги.
Ольга (входит в свитере, в шапке). Опоздала, простите.
Рудольф. Свежая, как роза утром.
Ольга. Сделано тридцать километров на лыжах.
Рудольф. Состязание?
Ольга (снимает шапку, встряхивает волосами). Нас побили.
Рудольф (басом, в трубку чертежа). Позор!
Ольга. Слушайте, у вас чай… (Подходит к столу.) Можно?
Рудольф (бросается к столу, смахивает бумажки, мусор). Проклятая холостая жизнь!.. Садитесь, снежная роза.
Ольга (садится). Катались с гор. Что было! Крутая-крутая гора, страшно взглянуть… Оттолкнешься и — вниз. Начинаешь визжать.
Рудольф. Зачем?
Ольга. Визжать необходимо. Снежная пыль, ветер, вихрь, и в конце — непременно — лыжи вот так, и — летишь кверху ногами… Слушайте, масла можно?
Рудольф. Я могу приготовить шницель из самого себя на сливочном масле.
Ольга (свистит). Договорился, наконец!
Рудольф. Вы не позволяете выражать мою нежность.
Ольга. Знаете, что… Урок начался. Потрудитесь разговаривать по-русски. Составьте приличную фразу.
Рудольф (ломано, по-русски). Я вас ушасно лублу. Я говору вас.
Ольга. Дательный падеж: «говорю вам».
Рудольф. Я говору вам ушасно серьезно.
Ольга. «Ужасно», — не «ш», а «ж».
Рудольф. Хорошо. Мне доставляет удовольствие говорить вам в глаза, что я вас ужасно лублу.
Ольга. Сегодня еще раз повторите: «щи», «щетка» и «щепка».
Рудольф. Хорошо. Ваши милые, очень дорогие глаза напоминают синее небо, где я хотел летать свободно, как орель.
Ольга взглядывает на него, хохочет.
Рудольф. Конечно, я ужасный турак…
Ольга (поставив чашку). Давайте — серьезно. Расскажите, что вы держите в руке?
Рудольф. Это есть чертеж. Это чертеж товарища Михайлова. Этот чертеж есть мой окончательный приговор… (Пауза. Ольга с внимательным удивлением взглядывает на Рудольфа.) Позвольте — по-немецки! (Вскакивает, затем ходит, жестикулирует.) Только что я беседовал с нашими конструкторами. Мне хотелось кричать от отчаяния. Очевидно, мой мозг истощен. Они смелее меня в идеях. Они легко решают невозможные задачи. Михайлов десять лет тому назад не знал грамоты. Десять лет тому назад я считал себя новым Фаустом. Сегодня Михайлов и я сошлись за этим столом — из двух миров пришли и взглянули в глаза друг другу. Приговор. (Взмахивает чертежом.) Ему сказали: «Отдай это». Смеясь, ответил: «Возьми!» Он богаче меня. Он не знает волчьих спазм в челюстях, когда посягают на твою собственность. Ему не поставлено границ творчеству. (Пауза.) А я не знаю, для чего ложусь в кровать и снова начинаю день: чтобы каждый месяц запирать в шкатулочку триста марок, помечтать с Анни Блех о нашем будущем гнездышке. Волочить, как дохлую кошку на веревке, свою личность, набитую трухой столетий…