Анни спускается по лестнице. Звонит телефон.
Блех (бросается к трубке). Биржа!
Анни, спустившись, заваривает кофе в электрическом кофейнике, потом достает из стенного шкафа бутылочку ликера.
Анни. Мне хочется кричать от боли… От боли; и беспомощности.
Блех (в телефон). Берите машину… Мюллер, я говорю, немедленно берите машину. Я жду. (Кладет трубку.) Надежды, кажется, никакой…
Анни. Это — с биржи?
Блех. Да. Общее падение.
Анни. Как же, папа?
Входят Липке и двое служащих.
Липке. Доброе утро, господин Блех.
Блех. Депутация?
Липке. От служащих, господин Блех. Мы собрались в конторе…
Блех. Ну?
Липке. Распространился тревожный слух…
Блех. Что контора не будет платить жалованья, что всех выкинут на улицу?
Липке. О, господин Блех, мы не позволим себе даже подумать о таком ужасе!
Блех. Пойдемте, я поговорю… Мужества, мужества, господа! Что такое — повесили носы? Будьте мужчинами, чёрт возьми!
Блех, Липке и двое служащих уходят.
Анни (Рудольфу). Два слова, о моем отце. Он испортился, он был лучше. Он растерян. Говорит глупости, шумит и в глубине понимает, что погиб. Мне его жалко. Мы с вами, Рудольф… О, жизнь впереди! Но папочка!.. Опять все сначала. Столько лет он карабкался наверх! И когда вот — свой дом, обеспеченная старость — крах… Быть может, придется расстаться даже с этим домом. (Чокается.) Ну, за что же?
Рудольф. Простите меня, Анни, я недостойно раскричался.
Анни. Руку! (Встряхивает его руку.) Забыто. (Поправляет цветок в его петлице.) Я не хочу, чтоб вы думали обо мне вкривь и вкось.
Рудольф (берет ее за руку). Можно? (Целует.)
Анни. Можно, конечно, можно. (Кладет ему руку на плечо.) Я беспомощная, я ничего не умею, — спорт, немного музыки. Я потребительница индустрии Люкс. Элегантная женщина из промелькнувшего лимузина. Правда? Ведь вы — так думаете обо мне?
Рудольф. Бог знает, что вы говорите, Анни!
Анни. Когда вы еще жили на чердаке и каждое утро на свет разглядывали ваши единственные панталоны, вам чудилась подруга: честная блондинка, с душой возвышенной, как облако, и чистой, как источник. Вы искали Маргариту — и не нашли. Голубчик, их нет больше! После войны вы не заставите элегантную женщину, если она не голодна, пачкать руки и потеть во имя принципов и добродетели. Но зато мы умеем рассказывать сказки, — забудете человечество, лежа на подушке рядом с какой-нибудь пепельноволосой головкой. Двадцать раз назовете паразитом такую продувную мордашку, бормочущую напомаженным ротиком упоительный вздор. В двадцать первый честно сознаетесь: она вещественнее ваших бредней о человечестве.
Рудольф (встал, отошел). Издеваетесь, Анни, издеваетесь… Вы правы. Я не того еще заслуживаю.
Анни (подходит к нему). Нет… Рудольф, мне страшно… Мне страшно глядеть на ледяной ветер! (На окно.) Такая ничтожная защита — стекло. Швырнут камнем — и ветер подхватит… Я знаю, я знаю, что ждет: бродить по тротуарам, под фонарями… И — ветер до костей…
Рудольф (обхватывает ее за плечи). Что? Ну, что?.. Украсть? Убить?
Анни (освобождаясь). Налейте мне ликеру. (Он бросается.) Нет — коньяку… Как глупо — у меня истерика. (Пьет, стуча зубами о стекло.)
Рудольф (овладев собой). Если нужна моя кровь, капля за каплей, — возьмите.
Анни. Кровь? Вы — фантастическое чудовище. Понимаете это?
Рудольф. Очевидно, вы — правы. Но в данном случае — не понимаю.
Анни. Не понимает… Пытка!
Рудольф. Может быть, вам будет легче сказать прямо, что я должен сделать.
Анни. Женщина валяется у его ног. Приговор жизнь или смерть — от его согласил…
Рудольф. Согласия — на что?
Анни. Почем я знаю! Отец сказал: если Рудольф согласится и подпишет, мы спасены.
Рудольф. Вы, Анни, будете спасены. И это — все?
Анни. Все, что могу предложить: взамен мировой славы — возьмите меня.
Рудольф медленно подходит к ней. Анни начинает трясти головой, как бы говоря, что это — еще не сейчас.