В ту войну у Крила появилась навязчивая идея собирать фотографии погибших, как и в других войнах, которые он освещал в своих статьях. Британцы же либо вежливо игнорировали его, либо были откровенно оскорблены тем, что он делал.
- Зачем? - спросил его однажды Бёрк. - Зачем тебе нужны эти фотографии? Ваша газета не будет печатать подобное.
Крил рассмеялся так же, как всегда смеялся над глупыми вопросами: холодным, горьким смехом.
- Я делаю это, потому что не понимаю, что такое смерть. Я не понимаю процесса превращения жизни в смерть.
- Нечего понимать, приятель. Это либо есть в тебе, либо нет, смекаешь? Моя матушка сказала бы, что это Божье дело.
- Да, Божье, но избирательное право человека.
На следующий день после того, как трупы немцев свалили в братскую могилу, БЭС предприняли свою собственную небольшую контратаку и с аналогичными результатами. Линии траншей стояли неподвижно уже несколько месяцев, единственными изменениями было количество трупов, оставленных тухнуть на солнце и плавиться в грязи Фландрии, словно восковые чучела.
Потом Крил наблюдал за ходячими ранеными – грязные, покрытые коркой грязи, усталые, окровавленные – с перевязями и повязками, и все они говорил так, как будто война стерла их голоса и превратила их в немых. Они шли, прихрамывая и ковыляя на опухших ногах, процессия изувеченных, и у него возникло ощущение, что, когда они подписывались под мрачными тенями плакатов Китченера (ТЫ НУЖЕН НАМ!), они не ожидали, что все будет именно так. У всех у них были одинаковые мертвые глаза - серые, как лужи дождевой воды. Единственная разница между ними и мертвецами, разбросанными по Ничейной земле, заключалась в том, что они двигались на своих двоих.
Die toten dieser spaziergang?
Без сомнения.
Серьезно раненых переносили в носилках в машины скорой помощи для перевозки в Медпункт батальона или Пункт по эвакуации раненых, и большинство из них умрут, прежде чем доберутся туда. Крилу нравилось болтаться поблизости и ловить любые слухи, какие только удавалось подслушать. Он подслушал, как трое мужчин, ослепленных газом, с залепленными марлей глазами, обсуждали то, что они там видели, и это было почти одно и то же. По их словам, на них обрушился газ грибообразным, клубящимся зеленым облаком, которое к тому времени, когда достигло их, стало светящимся желтым пятном, обдуваемое восточными ветрами. Затем немцы выпустили мощный шквал снарядов и дымовых гранат, которые окутали поле боя едким белым дымом, густым, как лондонский туман. Солдаты начали блуждать в нем, рассыпавшись в неверном направлении. Они падали в затопленные воронки от снарядов и тонули. Некоторые сгинули бесследно в желто-коричневой грязи. Комбинированный газ и дым пахли серой, - настаивал один из них. Нет, больше похоже на эфир, да, определенно эфир, - сказал другой. Но третий утверждал, что это был запах канифоли. Они не могли согласиться с этим, но были согласны с тем, что погибли сотни людей, как немцы, так и англичане, задыхаясь от дыма, давясь, захлебываясь, а их легкие растворялись в желтой пене, которая выливалась из вопящих ртов.
Крил прошелся среди раненых и обнаружил, что некоторые из них пробыли там несколько дней после последнего наступления, лежа в воронках под дождем, без еды, без воды, отбиваясь от крыс, которых привлекал сырой, сочный запах их ран. Многие из них совершенно обезумели, а многие другие пребывали в хорошем настроении, несмотря на то, что их раны кишели личинками.
Еще долго после того, как носильщики с носилками и машины скорой помощи уехали, Крил все еще стоял там под серой послеполуденной моросью, прислушиваясь к отдаленному грохоту артиллерийских орудий и гораздо более близкому хлопанью простыней, которые укрывали мертвых у его ног. Он сделал их снимки, и особенно те, где его собственная темная тень упала на них, словно Смерть, пришедшая забрать cвое.
Куря сигарету и бормоча себе под нос что-то, чего даже он не осознавал, он стоял среди них, вдыхая прохладный медный запах искалеченной плоти и горячий запах инфекции, грязных повязок и трупного газа.
Внезапно он почувствовал, что не один.