— Жён не стать искать: их много на свете, а вот матерь едина, — бросила ему шпильку инокиня.
— Так нужно искать ему жену и ищи, — произнёс сдержанно патриарх.
— Уж ты ищи... Ты отыскал и Машку Долгорукую, заставил дать своё благословение, вот и покарал Господь за обиду матери.
Патриарх вспылил, но удержался.
— Царица, — произнёс он спокойно, — я взаправду думаю день-деньской о сыне; не хочешь ты, чтобы у него было потомство, — я это понимаю... понимаю и цели твои, но этого не будет... я снова женю сына.
— И без моего благословения?
— Хоша бы и без твоего благословения.
— Кто же будет моею царицей, — рассердилась инокиня.
— Твоей и моей царицей будет Евдокия Лукьяновна Стрешнева, дочь моего окольничего.
— Авдотька! — вспылила инокиня. — Да это будет на смех курам! Щуплая... две помойные ямы среди щёк... Да и Стрешневы... хамы... Не будет моего благословения... и поглядишь, и она околеет вон как та... ну, покойная Машка.
— Полно, баба, дурить-то, — вышел из себя патриарх. — Коли будет она царицей, поклонишься ты ей в ноги, как царице, и не будет она порченая: я окружу её Стрешневыми, и будут они отвечать мне за неё головой, а к тебе, царица, не будет она ездить и пить квас.
Инокиня бросила на Филарета быстрый взгляд — лицо его было спокойно, но грозно.
— Да, — продолжал он. — Стрешневы будут отвечать за неё головой своей, и всех твоих боярынь я выгоню из дворца, а родственников и всех твоих слуг я и на глаза царицы не пущу. Я буду бодрствовать за нею и за её детьми, коли Бог их даст, как за зеницу своего ока, и коли её изведут, как в бозе почившую, то... то...
— Кто же извёл ту? Она сама извела себя, — прошипела инокиня.
— Кто извёл её? А вот что я тебе скажу: коль Стрешнева будет изведена, так я знаю, за кого взяться... Но вместо ссоры ты скажи, дашь ли благословение царю, коли он женится на Стрешневой?
— Не дам.
— И это последнее твоё слово?
— По... последнее...
— Так вот тоже мой сказ: возьму я тебя с собой, повезу в Новоспасский монастырь, буду тебя пытать, пока не повинишься во всех твоих грехах... Вспомню я многое... вспомню я тебе и квас, которым ты угораздила покойную царицу, и многое, многое иное... Повинишься ты тогда и примешь ты схиму, и сошлю я тебя вновь в Ипатиевскую обитель до скончания твоей жизни. Вот тебе, инокиня, и моё то последнее слово. Кайся и скажи: дашь ли слово, что не будешь перечить браку сына?
— Делай что хочешь... Я ничего... Бог да благословит его... моё материнское сердце истерзано... Убивалась я за ним... за сыном-то, а ты угрозы свои напущаешь... Господь с тобой... я больна... и конец-то мой близок... а ты ещё... да Бог с тобой.
— То-то, ты помни только — я всё знаю и прощаю... прощаю, ибо ты родила царя Руси Михаила Фёдоровича Романова, Богом избранного, Богом венчанного... Не подобает по этой причине ставить тебя на позор. Но коли ты не покаешься, так глаголю тебе: горе тебе будет и фарисеям твоим... Теперь еду к царю.
Не дав даже ей благословения, Филарет поехал к сыну.
Царь Михаил после смерти жены совсем раскис: он весь день ходил, как шальной, и то плакал, то хохотал без причины. Называли эту болезнь Бильс и Бальцер, придворные врачи, флуксус церебралис, сиречь, приливом крови в голове, вследствие плача и множества поклонов, которые делал по нескольку раз в день царь.
Патриарх застал его за этим же занятием в его опочивальне.
— Полно те убиваться, — сказал он, — молод ты, да и царствовать нужно. Назавтра боярская дума — ты и приезжай.
— Да уж очень, очень сердце болит за покойницу... так и стоит в очах моих.
— Полно, говорю тебе, сын мой, убиваться-то. Была то воля Божья, а не наша... Да к слову, вот тебе и жениться снова надоть... невеста уж ждёт тебя.
— Как жениться? Коли я не хочу... Да как же после-то Марьи Владимировны, да жениться? — недоумевал царь Михаил Фёдорович.
— Да так и женишься.
— А коли я не хочу?
— Царь не может, не смеет этого сказать; хоть тресни, да женись — тебе и царству нужен наследник.
— Да как же? Любил одну, та умерла, теперь женись на другой, а та ещё снова помрёт: плачь, убивайся, да хорони, да поминки справляй, уж лучше не женюсь: уж прошу, святейший отец, не жени. А матушка благословение даёт?
— Даёт.
— Ну, коли даёт, так и я... благослови.
— Спасибо, я знал, что не откажешь.
Патриарх благословил его, поцеловал и хотел уйти, да вспомнил.
— Эх! Да я и забыл-то тебе сказать, кто невеста.
— А кто?
Обрадовался царь, что, по крайней мере, узнает кто невеста.
— Дочь Стрешнева, Евдокия Лукьяновна: девица богобоязненная, прекрасная, будет отличная тебе жена, а нам и земле русской царица.
— Евдокия, Авдотьюшка... ничего... спасибо, святейший отец, что радеешь обо мне, а уж я думал, вовек не женюсь.
— Женим, — проговорил патриарх, уходя поспешно.
— Отец сказал мой: коли царь, так женись, хоть тресни... Этого-то не знал, да и матушка не говорила, — бормотал царь себе под нос.
Возвратясь к себе, патриарх послал за Стрешневым. Тот вскоре явился.
Патриарх испугался, взглянув на его постное, исхудалое лицо.
— Ты болен? — спросил он.
— Здоров, святейший патриарх, да вот лежал в постели.
— Чего же лежал?
— Наказывал ты, дескать, сиди дома, хоша прикинься в болести, я и прикинулся, а дочь-то от себя не отпущал, — всё у кровати сидит, а жена на ночь к себе брала... Всё сумление что ни на есть...
— Чудак ты, — улыбнулся Филарет. — Да ты, чай, и дочь-то заморил?
— Уморить-то не уморил, а оченно было — не выпущал со двора.
— Так беги же, выпусти её на воздух, только береги её пуще прежнего, береги её... Я прошу тебя, сват.
— Кум, — подсказал Стрешнев.
— Нет, — сват... ведь мы теперь сваты; ты не окольничий, а уж боярин, настоящий царский тесть, а дочь твоя невеста царская.
Стрешнев точно обезумел — он пощупал себя за лоб, а потом прослезился:
— За верную-то мою службу не заслужил я глумления, святейший отец.
— Полно-то дурить... Шутки не шутит патриарх всея Руси, да ещё с кем, с верным царским холопом. А вот ты подь, да оповести жену и дочь-то свою, Евдокию Лукьяновну, да за попом, да молебен... а девичник мы завтра справим в грановитой, в царских палатах... а там с Богом и за свадьбу... на то воля царя и благословение наше и материнское.
Стрешнев тогда бросился к ногам патриарха, но тот поднял его и поцеловался с ним.
— Ну, сват Гаврилыч, коли Бог благословит нас и мы отпразднуем свадьбу твоей дочери, так уж и ты, жена твоя, и дети твои должны будут не отходить от царицы, — такова воля и царя, и моя. Теперь ступай с миром, порадуй семью и помни: за Богом молитва, а за царём служба не пропадают.
Несколько месяцев спустя свадьба царская состоялась ещё с большею пышностью и великолепием, чем первая.
X
БОЯРИН ШЕИН
После десятилетнего разумного управления царством патриарх Филарет, успокоенный насчёт престолонаследия, так как Бог даровал царя Михаилу прекрасного мальчика Алексея, возымел желание возвратить из владения поляков Смоленск и Дорогобуж, составлявших ключ в Россию.
Притом притязания польских королей на русское царство не прекращалось: король Сигизмунд III, умирая, велел себе надеть шапку Мономаха, украденную поляками в Москве, когда они ею владели. Умирая в этой шапке и лёжа в ней в гробу, он этим как бы завещал Польше не оставлять его притязаний. Притом сына его Владислава избрали в короли Польши единственно потому, что ему когда-то целовала крест Москва.
Патриарх стал поэтому готовиться энергично к войне.
Более шестидесяти шести тысяч иноземцев были наняты в войска и по всему государству объявлен добровольный сбор, который должен был производить знаменитый князь Димитрий Михайлович Пожарский, архимандрит Левкий и Моисей Глебов.
Царские грамоты разбросаны были по государству. Русь откликнулась со свойственный ей патриотизмом: потекли в Москву и деньги и двинулись ратные люди.