С другой стороны, необходимо припомнить постоянное соперничество теократизма с монархизмом, проходящее через всю историю рода человеческого; эти два начала, духовное и светское, вели вековечную борьбу из-за преобладания в стране, и верх брала, конечно, та сторона, во главе которой была более энергичная и более талантливая личность. Пробегая мысленно ряд столетий, мы видим, что в Индии теократизм был так силен, что его не могли побороть ни восстания могущественных кшатриев, ни вторжения мусульман под начальством Баберидов, ни власть английских штыков, так что брамины сохранили и поныне то же могущество, которым обладали несколько тысячелетий тому назад. В Египте монархизм был сильнее, но и там верховным жрецам Ни-Аммуна (стовратных Фив) и Са (Саиса) удавалось брать на себя управление страною, низвергая царствующие династии. В Мидии, Вавилоне и Персии теократизм был еще слабее, но и там бывали не раз попытки подчинить себе царей. Неизменная идея теократизма повторялась и в христианстве в лице римских пап, добивавшихся полного подчинения своей власти всего христианского мира и не отказавшихся от исполнения этой мысли до настоящего времени. Из этого мы видим, что духовенство всех времен и народов всегда стояло в оппозиции светской власти и борьба между ними, в самых разнообразных формах, тянется от создания первого государства на земле до сегодняшнего дня. Суровый и прямодушный Никон, возвысясь до звания патриарха Всероссийского, вполне закономерно был предан душою и телом идее теократизма и стремился поставить власть патриарха выше власти царя. За такое в светском смысле революционное направление обвинять Никона невозможно, так как логического вывода идеи теократизма держится, строго говоря, все духовенство христианское и нехристианское, если во главе его стоят патриархи, папы, первосвященники, мастера-строители, верховные маги, старцы гор, брахматы, шейх-уль-исламы и другие.
В подтверждение того, что разрыв дружеских отношений Алексея Михайловича с Никоном произошел именно вследствие того, что они являлись представителями двух соперничающих начал – теократического и монархического, – приводим отрывок из письма Никона Дионисию, патриарху Константинопольскому: “У Его Царского Величества составлена книга (“Уложение”), противная Евангелию и правилам св. апостолов и св. отцов; по ней судят, ее почитают выше Евангелия Христова. В той книге указано судить духовных архиереев и их стряпчих, детей боярских, крестьян, архимандритов, и игуменов, и монахов, монастырских слуг, и крестьян, и попов, и церковных причетников в монастырских приказах мирским людям, где духовного чина нет больше. Много и других пребеззаконий в этой книге! Мы об этой проклятой книге много раз говорили Его Царскому Величеству, но за это я терпел уничижение и много раз меня хотели убить. Царь был прежде благоговей и милостив, во всем искал Божьих заповедей и тогда милостью Божиею и нашим благословением победил Литву. С тех пор он начал гордиться и возвышаться, а мы ему говорили: перестань! Он же в архиерейские дела начал вступаться, судами нашими овладел: сам ли собою он так захотел поступать, или же злые люди его изменили? Он уподобился Ровоаму, царю израильскому, который отложил совет старых мужей и слушал совета тех, которые с ним воспитывались”.
Кроме чисто принципиальной вражды, сюда присоединились интриги и сплетни тех людей, которые окружали царя и, что, очень естественно в данном случае, льнули и тяготели к монархизму, так как он давал им больше индивидуальной свободы, чем теократизм, представителем которого являлся беспощадный и прямолинейный монах-мордвин. Обладая гибким и льстивым языком, боярство и родовая знать не могли простить патриарху его происхождения, они ненавидели его за то, что он оттер их от царя до такой степени, что этот самый царь заставил их в ноги кланяться мужику-монаху и умолять его принять патриарший сан; эта-то ненависть и сделала их еще более речистыми. Оскорбленное самолюбие мелких в нравственном смысле людей не нашло другого оружия, как сплетни, и поэтому языки мужские и женские деятельно заработали в Москве. На патриарха сплетни сыпались градом: он-де хочет уничтожить православие, он хочет провозгласить себя папою, он ни во что не ставит царскую волю, он корыстолюбив, он убийца, он состоял в любовной связи с царевною Татьяною Михайловною, – и еще масса всякого вздора, разжигавшего страсти и усиливавшего вражду. Взгляд Никона на окружающих царя был приведен выше: “Их дело повиноваться властям, а не умствовать”, – поэтому понятно, как негодовал он, видя, что царь охотно выслушивает умствующих и видимо уклоняется от тех сердечных отношений, которые были между ними раньше. Бояре и придворные долго сдерживались и таили в себе вражду против патриарха, сознавая, что с царем, добродушным в обращении и нерешительным в поступках, ничего все-таки не поделаешь, но раз они почувствовали перемену в обращении “тишайшего” с патриархом, то, вполне естественно, принялись усердно поддерживать и раздувать враждебное настроение, не сознавая, быть может, причины, вызвавшей охлаждение между Алексеем Михайловичем и Никоном.
Еще летом 1657 года отношения между царем и патриархом были внешне настолько хороши, что только изощрившиеся придворные умели подмечать набегавшие тучки. В это время Никон занимался созданием нового монастыря, под который он приобрел землю верстах в сорока от Москвы, по берегу реки Истры, у дворянина Романа Боборыкина. Условия, на которых состоялся переход земли от одного владельца к другому, не вполне известны и больше основывались на совести, но Боборыкин принадлежал к числу таких людей, которые низко кланяются и раболепно уступают людям сильным, а затем, при первой возможности, начинают сутяжничать, оббивая пороги по всем судебным инстанциям. Приобретая землю и не заботясь о личности Боборыкина, который остался соседом, Никон сравнял холмистую местность, с трех сторон окопал рвом, вдоль которого выстроил деревянную ограду с восемью башнями, а посередине – деревянную церковь. Когда последняя была готова, патриарх пригласил Алексея Михайловича со всем семейством на освящение. Царю понравилась живописная местность, и он сравнил ее с Иерусалимом; такое сравнение приятно поразило Никона, и он задумал создать подобие настоящего Иерусалима; с этою целью келарь Суханов был снова послан на Восток, чтобы разыскать и привезти точный снимок с иерусалимского храма Воскресения. Пока келарь ездил в Палестину, патриарх дал различные названия окрестностям возникающей обители, напоминающим святые места: появились Назарет и Рама, село Скудельничье, горы Елеонская, Фавор и Гермон, а Истру переименовали в Иордан. Алексей Михайлович как набожный человек сделал пожертвование Новому Иерусалиму, царица Марья Ильинична тоже, и постройка подвигалась вперед, но так же постепенно усиливалось охлаждение между царем и патриархом, так как ни один из них не хотел уступать другому в основном вопросе. Агитация против патриарха среди придворных и одновременно противников троеперстия усиливалась, и в июле 1658 года состоялся явный разрыв, поводом к которому послужила вздорная случайность.