О'Коннор Фрэнк
Патриарх
Фрэнк О'Коннор
Патриарх
Перевод М. Шерешевской
I
Сначала о том, почему его так странно звали. Патриархом его величали в шутку, по-уличному, взамен того имени, которое полагалось бы старому герою. Но кличка эта прижилась и удивительно к нему шла. Потому что, хотя он вовсе не был так стар, как по ней выходило, мы смотрели на него как на пришельца из другого мира, говорившего на другом языке, подобно библейским пророкам, обращавшимся к коленам израилевым.
Я мог бы, если надо, перечислить с десяток случаев, когда он оказывался на моем жизненном пути, всякий раз этот путь в чем-то меняя. Но пока достаточно рассказать о том, как мы познакомились с ним, когда мне минуло не то семь, не то восемь лет, а он был уже Патриарх с длинными седыми прядями и горящими глазами. Он стоял за прилавком в своей лавчонке на Болотине, отпуская пол-унции чая или четверть фунта рафинада женщинам из соседних переулков.
Ходили слухи, что он угощает конфетами без разбору и мальчишек, и девчонок, если они умеют сказать дватри слова по-ирландски. Так я впервые узнал об этом языке. И меня задело - почему такой очень нужный язык не проходят в школе? Где ему можно выучиться?
Кто на нем говорит? Очевидно, никто; его, повидимому, никто не знал. Потом объявилось несколько счастливчиков - первые ласточки - пареньков, выучивших кое-что по-ирландски в католической школе на набережной. Вы говорили "к-у-у-у-у-у-у-у-у" (именно так - долго-долго тянули), и каким-то странным образом это означало "гончая", или выводили открытое "о" в "б-о-о-о-о-о-о", и это означало "корова".
То, что корова может называться как-то иначе, было не совсем понятно. Ведь только старшеклассники тараторили на особом жаргоне, произнося "онгчая" или "окрова". Во всяком случае, я столкнулся с проблемой. Мама этого языка не знала. Отец, хотя и ездил далеко-далеко, даже в Новую Шотландию, тоже не знал.
Тут кто-то вспомнил, что старая бабка, которую я изредка навещал, кажется, слышала девчонкой в Агаде, как говорят по-ирландски. Я помчался к ней. Да, она слышала, как говорят на этом языке, больше того - сама на нем говорит, и даже лучше - так она утверждала, - чем по-английски. Но к этому ее заявлению я отнесся с недоверием. И как было ей поверить, когда она ничему не сумела меня научить, а ведь я жертвовал на это дело целый вечер. Но она только выводила какие-то странные звуки - умора, животики надорвешь! Нет, с бабкой у меня не вышло толку.
После тщетных попыток научить меня читать "Отче наш" и петь какую-то песенку - какую, убейте, не помню! - она с большим трудом задолбила со мной:
"A chalin 6g t'rom pog, agus posfaidh me thu". Вооруженный этой фразой, вместе с ее переводом на английский язык, я решился нанести первый визит в лавку Патриарха.
Визит этот не принес мне ожидаемого триумфа. Я робел. Ужасно запинался. Начал с того, что знаю по-ирландски. Патриарх спросил, как меня зовут. Я сказал.
Нет-нет, не то. Как меня зовут по-ирландски. Я в жизни не слыхал, чтобы меня звали как-нибудь иначе, чем звали, но Патриарх явно ожидал услышать какое-то другое имя, и то, что мне оно неизвестно, было в его глазах преступным невежеством. Я почувствовал себя кругом виноватым и разревелся. Постепенно, с помощью драже и леденцов, ко мне вернулся дар речи, и я сумел выдавить из себя заготовленную фразу, хотя почему-то казался себе смешным. Патриарх стал уверять меня, что я чудомальчик, но я все равно казался себе смешным. Только когда он спросил меня, что эта фраза значит, ко мне возвратилась уверенность. Все-таки худо-бедно, но с помощью бабушки я мог заставить человека поломать себе голову - даже такую старую, как у Патриарха.
- Девушка, поцелуй меня, - перевел я, - и я на тебе женюсь. (Ох, уж эта моя шалунья-бабушка!)
Во всяком случае, с тех пор она стала для меня в подлинном смысле золотой жилой, и все свое свободное время я вертелся у нее на кухне. Сначала я выучился молитвам, потом отдельным куплетам из старинных песенок, которые тут же заставлял бабку переводить на английский, не столько затем, чтобы просветиться самому, сколько ради Патриарха.
Мне вспоминается тот знаменательный день, когда я зашел к нему на Болотину. У прилавка стоял молодой человек и о чем-то беседовал с Патриархом. Увидев меня, Патриарх заговорил в своей зажигательной, трогательной манере о священной Ирландии, о прекрасном ее языке, на котором наши пращуры оставили нам, потомкам, забывшим об их славе, завет неиссякаемой ненависти. Расхрабрившись под воздействием его высоких слов и горящих глаз, я, не выдержав, исполнил припев к одной ирландской песенке, которой выучился у бабушки.
- Слышишь? Слышишь? - воскликнул он, когда я кончил. - Это гиганты говорят с пигмеями.
- А что эта песенка значит? - спросил его молодой человек.
Патриарх горестно затряс головой.
- Не знаю. Не знаю. Целых три года я старался выучиться по-ирландски и не смог запомнить ни слова.
Подвела меня старая моя голова.
- А я думал, вы говорите по-ирландски, - сказал молодой человек, и Патриарх стал мрачнее тучи.
- Я отдал бы пять лет жизни, чтобы научиться родному языку, - сказал он с жаром. - Короли, жрецы и пророки нашего народа говорят на нем с нами, они говорят с нами устами младенцев и, кто знает, может быть, говорят сейчас, у этого прилавка. - И он трахнул по нему кулаком.
- Так что же значит твоя песенка, парень? - спросил неизвестный мне молодой человек.
- Переведи ему, переведи, - подбодрил меня Патриарх.
И я перевел слово в слово, повторяя то, что слышал от бабушки:
- О жена моя, дети мои, прялка моя! Каждый день мой лён остается неспряденным. Из трех два дня жена лежит в постели, а один копошится по дому. О Господь, помоги мне избавиться от нерадивой жены!