Санду Бугуш поднял круглые, полные боли глаза тюленя, раненного в самое сердце.
— Какого еще сюрприза, Ади?
— Того, который он заслужил… Я видела программу… Доклад д-ра Стоенеску-Стояна. Потом антракт. Во втором отделении — чтение отрывков из произведений великого усопшего и дорогого друга. Ну, так вот! В антракте я пущу письмо по рукам, пусть его прочтут хотя бы два-три человека. Достаточно, если оно попадет в руки Григоре Панцыру или Хартулара!.. Или госпоже Благу!.. Уверяю тебя, сегодня же вечером, с первым поездом д-р Стоенеску-Стоян навсегда отбудет из твоего патриархального города, куда явился как авантюрист и мошенник, чтобы обмануть поверивших ему людей…
— Ади! Этого делать нельзя.
— Вот увидишь, что можно. Это мой долг перед Исабелой.
— Ади… Ты не должна этого делать!.. Это мерзко, пошло, театрально… Отдает водевилем и мелодрамой.
Адина, стоявшая скрестив руки, прислонившись спиной к окну, захохотала.
— А грубая мистификация Стоенеску-Стояна не отдает водевилем и мелодрамой?
— Это ничего не значит, Ади. Это не довод… Ни я, ни ты не можем так поступать. Представь себе! Это значит унизиться до его уровня…
— Ты его защищаешь? — спросила Адина, наклонив голову и глядя на мужа с искренней нежностью… — О, Санди, как ты добр и наивен! Все еще считаешь возможным его защищать? Ты настолько великодушен?..
Санду Бугуш встал. Взял ее за руки и в непроизвольном порыве близости, чего меж ними давно не было, заглянул ей в глаза.
— Я не защищаю его, Ади. Защищаю не его. А нас… Тебя и меня. Мы не можем пасть так низко. Я давно ни о чем не просил тебя, Ади! Мы давно уже стали чужими. Хоть и живем под одной крышей. Позволь мне просить тебя не делать этого. Завтра или попозже ты все спокойно обдумаешь и согласишься, что я был прав. Какой в этом прок? Какая польза твоей Исабеле от этой мести — как ты это называешь, — ведь и ей тоже было бы гадко? А какая польза нам? У меня есть для него более тяжкое наказание… Которое нас не унизит…
Адина глядела в сторону и пыталась высвободить руки. Но Санду держал их, словно железными клещами.
— Прошу, выслушай меня, Ади! Вот как я накажу его… Письмо останется у нас. О нем никто не будет знать. Никто. Даже Стоян. Пусть его продолжает свое… Такое прощение тяжелее любого наказания как раз потому, что даже он о нем не узнает… Мало-помалу мы откажем ему от дома, а он так и не поймет почему… Люди тоже ничего не узнают… Он будет появляться у нас все реже. Я буду держаться так, чтоб он понял — так надо. Через несколько месяцев он перестанет к нам ходить. Но будет избавлен от унизительных объяснений. И это, я думаю, даст нам право считать себя выше его… Не будет театральных эффектов. Просто и по-человечески. В память Теофила Стериу, в духе его человечных книг.
— Но ведь так только в книгах и бывает, Санди!
В голосе Адины Санду уловил колебание, готовность уступить.
— Возможно. А чем ты еще занимаешься в жизни, Ади? Будь уж последовательна. Снимай шляпу… мы остаемся дома.
Он неумело снял с нее шляпу, потому что был неловок даже в минуты нежности.
Чувствуя, что силы оставляют ее, Адина не противилась. На губах у нее застыла усталая, покорная улыбка.
Пропала охота мстить. Пропал и заряд энергии, — так всегда случалось с ней в этом гнусном городе, где господин префект Эмил Сава по-прежнему без помех занимался предвыборными и деловыми махинациями, господин полковник Джек Валивлахидис безнаказанно доводил солдат до дезертирства и самоубийства, а беднота предместий терпела беспросветные лишения.
Вот и она не сумела до конца осуществить жестокую месть, как много раз не успевала в делах добрых и человечных. Любые попытки были бесполезны. Все здесь было ей бесконечно чужим!
Санду стоял посреди комнаты, не зная, что делать. Шляпка Адины торчала на его кулаке, как на болванке в витрине шляпницы. Адина взяла у него шляпу. Кинула ее на кровать. Положила письмо в ящик письменного стола и повернула ключ.