«Мы живем тесной большой семьей… Мы тебя усыновим!» Добрый друг! Если бы он только знал, с каким нетерпением Стоенеску-Стоян поспешит ответить на приглашение!
Он перелистывал расписание поездов, и пальцы у него дрожали. Первым же поездом — как можно скорее, не задерживаясь, сегодня же ночью, самое позднее — завтра!
Чувство полного одиночества стало еще острее, когда, стоя у окошечка, на почте, он ощутил на себе равнодушие дежурной барышни, — крашеной блондинки с кроваво-красными ногтями.
Не читая текста, барышня сосчитала слова. Радость избавления, патетические выражения признательности были бесстрастно оценены в соответствии с четким тарифом. Столько-то слов — столько-то лей! Она даже не подняла глаз, чтобы взглянуть на лицо этого безликого среднестатистического индивида, преображенное нетерпеливым предвкушением счастья. Пренебрежительно, словно принцесса, бросающая нищему милостыню с дворцового крыльца, швырнула ему сдачу и квитанцию, заполненную фиолетовыми чернилами. С треском опустила окошко-гильотину и вновь углубилась в чтение чувствительного романа «Жизнь и любовные приключения Рудольфо Валентино».
— Барышня!.. — робко, одним пальцем постучал он в окошечко. — Барышня, будьте настолько любезны…
Гильотина приподнялась на ширину ладони. Барышня ждала, не поднимая глаз от страницы. Она как раз дошла до того потрясающего эпизода, когда одна из любовниц Рудольфо Валентино, узнав, что жестокий кинокрасавец уже дважды женат, бросается в Ниагарский водопад.
Небо и земля! С какой стороны ни взгляни, сравнение было бы не в пользу Тудора Стоенеску-Стояна.
Там, — красавец мужчина, оставляющий за собою гекатомбы жертв, скошенных, словно пшеничные колосья зазубренным полумесяцем серпа; здесь — бесцветный, невыразительный и скучный тип, сгорбившийся у телеграфного окошка. Ибо, увы, — фигура, рост, осанка и костюм Тудора Стоенеску-Стояна были под стать его заурядной судьбе. Обыкновенный лоб, так себе нос, цвет волос и глаз неопределенный — ни единой особой приметы в паспорте, выдаваемом человеку на всю жизнь. Капризной природе случается наделить лбом гения — подметальщика улиц, подарить профиль Эминеску — ученику парикмахера, а осанку Наполеона — начальнику станции, приветствующему проносящийся экспресс. Однако с ним природа обошлась честно и без затей. Он был некто, подобный сотням миллионов других некто. Оттого барышня и слушала его рассеянно, столь выразительно изогнув губки, что голливудские режиссеры взвыли бы от восторга.
— Простите, барышня. А нельзя ли доплатить за срочность? Боюсь, не приехать бы раньше…
— Прежде надо было думать, сударь! Телеграмма уже сдана! Отправлена! Я уже проставила плату! У нас тут не лавочка, чтобы торговаться!..
Гильотина с треском упала, барышня перевернула страницу и устремилась вслед за божественным Рудольфо Валентино, что шагал по разбитым сердцам меж фанерных арабских минаретов Голливуда, этой столицы кинематографического царства, призрачного рая всех барышень почтового и телеграфно-телефонного ведомства.
Тудора Стоенеску-Стояна с детства отличали кротость и уступчивость, поощрявшиеся похвалами родителей и одобрением учителей. Но грубое и беспричинное хамство дежурной барышни разожгло в его мягкой душе свирепую жажду мести.
Чтобы преподать ей урок вежливости, он не задумался бы протянуть в окошко одну-две телеграммы несуществующему приятелю, составленные в дьявольски оскорбительной манере: «Знай, за этим окошком сидит самая отвратительная крашеная коза румынской почты», или, в рифму, «Уж лучше Руди жить с коровой, чем с вашей рожею суровой». Такая месть будет даже остроумной. У него всегда был талант на эпиграммы, но об этом никто не подозревал, юмор пропадал впустую!
Может, однако, статься, что эта «особа» — в своем внутреннем монологе, введенном в моду Прустом, Джойсом и Вирджинией Вулф, он именовал ее «особой» — подсчитает по привычке слова, не вникая в текст, и как ни в чем не бывало проставит стоимость. Этакая олимпийская безмятежность девственного неведения! Сосчитает: сколько слов — столько лей. И с тем же ледяным равнодушием оторвет квитанцию, торопясь обратно к любовным похождениям обожаемого Руди. Эти девицы с ума из-за него посходили!
Слабое удовлетворение Тудор Стоенеску-Стоян почувствовал при утешительной, хотя и циничной мысли о том, что Рудольфо Валентино мертв, зарыт в землю и слезы хоть целого миллиона обожательниц не смогут вызволить его из могилы. Это уж точно! А вот телеграммы, хотя бы и отменно грубой, будет, пожалуй, маловато.