Он обогнул смутную громаду шведского письменного стола–секретера, закрытого выпуклой крышкой, подошёл к окну, отдёрнул тяжёлые занавеси.
Солнце хлынуло в комнату. Оно поднималось из синевы Эгейского моря.
Будто не было непогоды прошедших недель. Будто не оставалось до нового года всего двух дней.
Казалось, море подступает к самому окну. Казалось, дом плывёт безмятежной штилевой гладью навстречу встающему солнцу. «Спасибо Тебе, Иисус Христос, за это утро, за все. Сохрани и помилуй женщину Лючию, через неё Ты дал мне всё это. Сохрани и помилуй Марию. Двух женщин прислал Ты мне… И это солнце. И это море…»
Молился. Забытое юношеское ощущение свежести жизни наполняло его.
Артур достал из сумки и надел синий тренировочный костюм, вынул из бокового отделения целлофановый пакет с бритвенными принадлежностями, вышел в коридорчик. С одного конца его лестница вела вверх, с другого — вниз.
Он задумался. Когда вчера вечером Лючия ввела его в дом, шли то вверх, то вниз, пока не оказались в этой комнате с тахтой и секретером. Лючия выдала одеяло, простыню, подушки и тотчас ушла.
«Боится меня, как гремучей змеи, — думал Артур, спускаясь наугад вниз в поисках умывальника. — Может, уже жалеет, что забрала к себе, наверняка спит, запершись на все ключи…»
Лестница кончилась другим коридорчиком с двумя застеклёнными дверями. За одной из них виднелась большая комната с кожаными креслами, телевизором, вероятно, гостиная, за другой — блистающая чистотой кухня.
В глубине коридорчика он заметил третью дверь. Несмело приоткрыл её. Это была ванная. Справа и слева от большого наклонного зеркала с уставленным флаконами подзеркальником возвышались электрические бра.
Артур включил свет, открыл кран рукомойника, откуда полилась горячая вода, и только выдавил бритвенный крем на кисточку, как расслышал скрип ступеней. Дверь отворилась.
На пороге возник белобрысый мальчик лет восьми, одетый в японское кимоно.
— Hello! — сказал Артур, удивлённый его существованием в этом доме. — Ясос! Good morning![62]
Мальчик кивнул. Щуря небольшие глазки, подошёл к Артуру, нагнулся и выдернул из‑под его ног плетёный коврик, лежащий на кафельном полу.
— Why?[63]
Ничего не ответив, мальчик отнёс коврик к противоположной стене, затем снял с крючка одно из полотенец, вновь подошёл вплотную к умывальнику и стал внимательнейшим образом следить за тем, как Артур намыливает лицо.
«Сын Лючии? Не похож. Вчера говорила, живёт одна, — думал Артур. — Стоит, как соглядатай…»
Едва с кисточки или с бритвы на край умывальника падала капля пены, мальчик тотчас тщательно вытирал её уголком полотенца и снова замирал.
Артур спешно добрился, почистил зубы, вымыл лицо. Потом демонстративно ополоснул горячей струёй раковину, взглянул на мальчика. Тот подал ему другое, чистое полотенце. А когда Артур вытерся и начал собирать с подзеркальника в свой пакетик бритвенные принадлежности, снова стал следить за каждым его движением.
«Смотрит, чтоб не спёр какие‑нибудь духи», — догадался Артур.
— What is your name, boy?[64] — спросил он, прежде чем направиться к двери.
Но мальчик выключил оба бра и, не обращая на него никакого внимания, уже расстилал на прежнем месте плетёный коврик.
Артур поднялся в свою комнату. «Сколько же сейчас времени?» — подумал он, и в его сознании всплыл белый циферблат с чёрными стрелками, показывающими без пяти девять. Он взял с тумбочки у тахты свои ручные часы. Было без восьми минут девять.
Артур подошёл к окну и обратил внимание на то, что скрытая не до конца отдёрнутой шторой правая его часть — стеклянная дверь. Он распахнул её, вышел на маленькую открытую террасу, где стоял столик на скрещённых ножках и два стула с золотистыми соломенными сиденьями. «В такую погоду здесь можно и работать», — решил он.
Облокотился о перила террасы. Отсюда, как из рубки корабля, на три стороны окрест слепила искрящаяся гладь моря. Далеко слева выступал из него скалистый остров.
С терраски вела вниз узкая лестница, которая вливалась в широкую мраморную. На каждой её ступени справа и слева стояли громадные, явно добытые с морского дна, античные амфоры с кустами роз. Некоторые ещё цвели.
Сбегая по ступеням, Артур оглянулся. Трудно было понять, сколько этажей в этой одинокой, окружённой верандами и террасами белой вилле, уступами спускающейся со скалистого мыса к маленькому бетонному причалу, где, принайтованная канатами к чугунным тумбам, покачивалась двухмачтовая яхта. На её носу потускневшими золотыми буквами было выведено — «Lucia».