— Да. Тоже этим переболел.
— Нет, не можешь понять, fanciullo, какая трагедия для нас, людей Запада. Не смогли построить социализм, настоящий. Все‑таки вы имели эту возможность. Потеряли. Это она, Евгения Владимировна, сказала, чтоб учила русский в университете. Я узнала Герцена, Бакунина, Ленина. Читала ваших писателей. Мой самый близкий — Маяковский. Когда прочитала в твоей книге, что знал его мать, стала потрясена. Кажется, Маяковский был очень давно, правда? Почему перестал есть? Хочешь, сделаю новый кофе, этот уже холодный.
— Нет. Спасибо, Лючия. Что сейчас с Евгенией Владимировной?
— Сейчас умерла. В тот же год, когда мои родители погибли в катастрофе.
— А твой муж?
— Caro mio, не хочу про это. Но один раз и навсегда знай: он грек с этого острова. Сейчас в Нью–Йорке. Имеет другую женщину, детей. Мой отец и он были компаньонами. Мой отель, и ферма, и эта вилла — все построено на деньги моего отца. Только яхта мужа, подарил на свадьбу. Он много летал в Америку, в Африку. Никогда не обманывал, говорил мне про свои романы, показывал фото мулаток, или как плавает в бассейне с негритянками. Голыми. И я прогнала его. Просто прогнала.
— Он сумасшедший, — перебил Артур. — Изменять тебе мог только сумасшедший.
— Почему? Любит только себя. Свои капризы. Очень богатый. Был счастлив, когда поломался Советский Союз.
— Так это все недавно?
— После катастрофы с родителями. Смерть Евгении Владимировны. Катастрофа с мужем. Катастрофа с идеей коммунизма. Я осталась одна здесь на острове, среди чужих людей. Вот ты знаешь все. А теперь я хочу спать, если можно. — Она выключила торшер.
Артур обнял Лючию, снял с затылка черепаховый гребень, распустил её волосы.
— Нет. Не трогай. Не хочу, чтоб всегда спали вместе, fanciullo. — Она подняла Артура с постели, поцеловала, и, пока он собирал в темноте разбросанную одежду, стала стягивать с себя свитер. — Умный, должен понимать. Не хочу, чтоб привык ко мне. Иди к себе. Тоже спи. Потому что потом тебе нужно делать своё дело, — у неё уже заплетался язык.
Он вышел, открыл дверь в свою комнату, зажмурился. Солнечное утро было в разгаре.
Артур надел тренировочный костюм. Увидел в раскрытом секретере свою папку, листы рукописи. Но сейчас браться за авторучку не было ни сил, ни желания.
Переполненный тем, что случилось за эту новогоднюю ночь, не смог заставить себя и лечь спать, хотя спать захотелось снова. Вспомнил, что в гостиной остались подаренные Лючией удилище, снасти, решил пойти попробовать половить рыбу. Но сначала нужно было раздобыть какую‑нибудь наживку, хоть мидий.
Артур подошёл к стеклянной двери, дёрнул за ручку. Дверь была заперта Лючией, о чём он успел забыть.
«Вот так тебя, Артур Крамер, приучают к свободе», — подумал он, взял из сумки пакет с бритвенными принадлежностями и пошёл вниз, в ванную.
Жаркое летнее утро.
Слепит солнце. Слепит быстрый бег реки. Вся она — глубокие заводи и мелкие песчаные перекаты.
На перекате иду по щиколотку среди прозрачных журчащих струй. Под ними сизые, продолговатые раковины — перловицы. Их сотни, тысячи.
Здесь, на русском Севере, исстари добывали жемчуг, перлы. Это место заповедное. О нём мне рассказал лесник, у которого я живу в домике среди соснового бора.
Раковин много, ступить некуда, можно поранить босые ноги.
Лежу на перекате в плавках среди звенящих струй, окружённый сонмом перловиц. Над головой — ни облачка. Нежно–голубое небо, расчерченное стрижами.
Быть частью этой чистоты и свежести, видеть, что вокруг сокровища. И не желать их иметь…
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
— Поклянись мне! — сказала Лючия как‑то вечером, когда они вернулись после визита к Фанасису и Маго.
— В чём?
Она достала из ящика рабочего стола дубликаты ключей от парадного, от его комнаты и от двери, ведущей на терраску.