Только мастер принялся искать в одной из картонных коробок подходящую кнопку, как начал трезвонить телефон, стали приходить за своими вещами заказчики. Артур подал мастеру успокоительный знак — мол, я не спешу.
За витриной по солнечному тротуару шли прохожие. Даже здесь, внутри мастерской, было слышно оглушительное чириканье воробьёв.
…После того, как позавчера в полицейском управлении Пирея Артур вместе с Лючией и Манолисом без толку протолкался полдня, переходя из кабинета в кабинет мимо каких‑то зарёванных женщин, одиноких и грустных негров, после того, как полицейские чины обратили внимание на то, что трёхнедельная виза в его паспорте давно просрочена, было решено идти к самому высокому начальнику, который должен был появиться на службе лишь через день.
Впервые всплыло то, о чём он с Лючией ни разу не говорил. Как о чём‑то само собой разумеющемся, зашла речь о том, что они должны пожениться и тогда трудности с получением греческого гражданства, греческого паспорта отпадут. Но немедленно сделать этого оказалось нельзя. Так как выяснилось — Лючия до сих пор не разведена со своим бывшим мужем, пребывающим в Соединённых Штатах.
— Moment! Moment! — мастер, отделавшись от очередного клиента, продемонстрировал Артуру найденную наконец подходящую кнопку.
И тут на улице за витриной возник старый человек. В старом плаще, мятой кепке, медленно переставляя ноги, он вошёл в мастерскую, медленно поворачивая голову, оглядел Артура, мастера. Поздоровался.
Мастер пренебрежительно кивнул, занялся курткой.
Одутловатое лицо старика было покрыто пухом, плохо выбрито. Стало ясно, что этому бедняге некуда себя деть, что он живёт неподалёку, обходит по утрам те места, где можно было бы присесть, поговорить, хоть как‑то развеять одиночество, смертную тоску.
— Sit down, please[137], — сказал Артур, уступая ему стул. Старик сел, пожевал губами, спросил:
— American? English?[138]
— No. I am from Russia.[139]
Старик выпучил глаза.
— Из России?! Тогда какого хрена говоришь по–английски?! — заорал он на чистом русском языке. — Где живёшь? В Москве? На какой улице? Красноармейской? Знаю — между Динамо и Аэропортом!
И вся энергия из него вышла. Он сидел, закрыв морщинистые веки. Мастер, с удивлением выслушавший этот диалог, протянул Артуру куртку с поставленной кнопкой.
— How much is it?[140]
— One hundred drahms.[141]
Это было относительно недорого. Артур уже готов был отдать деньги, как старик открыл глаза.
— Дай ему не сто, а двести. Потому что он хороший парень. Имеет совесть.
Мастер улыбался. Не понимая русского, он глядел то на старика, то на Артура. Артур вручил ему двести драхм.
Старик оживился. И пока Артур надевал куртку, сообщил:
— После Гитлера у нас была своя война. Мы хотели сделать здесь в Греции коммунизм. Когда нас разбили, я бежал в Советский Союз. Долго жил в Самарканде, потом в Москве, на Третьей Тверской–Ямской.
— Значит, земляк! — сказал Артур.
— Земляк‑то земляк, — проговорил старик. И добавил: — Как хорошо, что мы тогда не победили…
Выйдя на улицу и застёгиваясь на все кнопки, Артур увидел сквозь стекло: старик встал, забирает у мастера одну из стодрахмовых купюр.
Единственное, о чём пожалел Артур, это о том, что не узнал имени хитроумного старика. Ему захотелось помолиться об этом человеке, чья жизнь могла вот–вот угаснуть. «Тоже, как и те двое албанцев — жертва истории», — подумал он.
Артур шёл куда глаза глядят, не мог прийти в себя от фразы, которую услышал от старика. Ещё никогда не сталкивался он с человеком, радующимся своему поражению. И опять на двери фруктовой лавки увидел чёрную свастику. В этот раз она была намалёвана поверх шестиконечной еврейской звезды Давида. А ещё через квартал на гофрированных воротах гаража заметил все три знака. Перечёркивая друг друга, свастика, серп и молот и шестиконечная звезда вели между собой беспощадную войну…
Он вышел на небольшую круглую площадь со сквером посередине. Толстые ветви каштанов на фоне голубого неба были напряжены, казалось, готовы вот–вот брызнуть листвой, хоть утро стояло прохладное.
На углу, повторяя полукруг площади, слепило отражённым от стеклянных стен солнечным светом большое кафе. Артур шагнул внутрь, нашёл свободный столик, заказал чашку «кофе эллинико». До возвращения в отель, куда Лючия должна была приехать с новостями из Пирея, оставалось около двух часов.