— Не говори — «не моё дело». Должно быть твоё дело! И отель. И ферма. Будешь либералом в бизнесе — не сможешь выжить. Бог твой тебе не поможет.
— Ты ведь, вроде, против капитализма. И такая метаморфоза! Есть третий путь. У меня, по моим грехам, не хватило сил приблизить тебя к Богу. Но это не значит, что ты можешь насмехаться над моей верой, над моим батюшкой…
Артур поднялся в свою комнату. От того состояния, в котором он пришёл, следа не осталось. За окном стал накрапывать дождь.
Папка с рукописью сиротливо лежала на секретере. «Какое у меня здесь будущее? — думал Артур. — Никому это не нужно. Манускрипт… Мотаться, как маятник, между виллой и домом Манолиса…»
Часа через полтора расслышал, как зафырчала машина — Лючия уехала в отель.
Он бросил рукопись в сумку, спустился в гостиную и увидел на столе листок. Это оказалось так и не уничтоженное московское письмо. Строчки «Не возвращайся. Тебя могут убить» были теперь жирно обведены красным фломастером.
Артур сжёг письмо над кухонной раковиной, надел куртку, с сумкой в руке вышел под дождь. Поднимаясь к шоссе, оглянулся на виллу. Понял, что видит её в последний раз.
«Но ведь и там, в России, теперь дарвиновская борьба за выживание, как у зверей, — думал он, шагая по мокрому асфальту. — Там моя рукопись, может быть, тоже никому не нужна. Кто её там прочтёт? Кто напечатает?»
Хоть дождь был тёплый, Артура стало познабливать. Сейчас он согласился бы, чтоб его подвезли. Как на зло, попалось лишь несколько встречных автомашин с прицепами, гружёнными досками, бочками с краской. Островитяне готовились к приёму туристов.
«Хочет, чтоб стал таким же хозяином, считает глупцом, поверившим в легенду… Утрёмся. Не привыкать!»
Уже не вокруг строчек письма — вокруг себя видел он обведённый кровавым цветом овал.
Подходя к дому Манолиса, разглядел на противоположной стороне улицы стоящую под выступом балкона Марию и счёл эту встречу даром Божьим.
Старуха явно высматривала, дома ли он.
Заметив Артура с его слипшимися от дождя волосами, укоризненно покачала головой. Он обнял её за плечи, повёл к калитке. Чёрная штопаная кофта Марии тоже была мокрая.
Он ввёл её в нижнюю комнату, усадил за стол и обратил внимание на плоскую пластиковую сумочку, из которой она стала вынимать такой же плоский бумажный свёрток.
— What does it mean?[150]
Мария аккуратно развернула бумагу и подала вязаную подушечку. Два красных петушка на жёлтом фоне. Это был образец греческого национального искусства. Жестами изобразила, что вязала сейчас, теперь, ночами.
— Эвхаристо, — Артур вдруг понял: этот бесхитростный подарок — лучшее, что останется у него на память о Греции, об этом острове в Эгейском море. Представил свою московскую квартиру, то, как он спит на этой подушечке–талисмане…
Между тем Мария тянула его за рукав, манила куда‑то наружу, в дождь. Звала в гости. Наконец‑то звала к себе в гости!
И тут Артур решился. Он вышел с ней во дворик, осенил себя крестным знамением, сказал:
— Мария, look!
Протянул вперёд левую ладонь, подождал, пока из её центра забьёт энергия, начал разгонять дождь, облачность. Желая одного — чтоб до своего дома она дошла сухая.
Из голубого просвета показались лучи клонящегося к западу солнца. Они осветили обрызганную дождём листву мандаринового дерева. Просвет рос, ширился.
Артур с торжеством глянул на Марию. А она, спокойно кивнув на просвет, промолвила:
— Patrida.[151]
Тоже перекрестилась.
Они шли вниз, к морю, по солнечной стороне улицы. Артур все повторял про себя: «Patrida, Patrida». Боялся забыть это слово, означающее их общую небесную Родину, несомненно существующую. Не здесь, в Греции, не в России…
Миновав четыре дома, Мария остановилась у последнего, стоящего над самым морем, старинного, каменного, и начала отпирать парадную дверь.
Артур несчётное количество раз проходил мимо, ни разу не заподозрив, что она живёт здесь, так близко.
По обе стороны прихожей увидел он две большие квадратные комнаты, уставленные добротной мебелью, сделанной наверняка ещё в девятнадцатом веке. Мария ввела его в левую, усадила за стол, вышла.
В дальнем углу на столике, прислонённые к стене, стояли иконы Христа и Богородицы. В простенке между окнами висела в большой раме увеличенная фотография пожилого усатого человека с добрыми глазами, очевидно, покойного мужа Марии.
Бамбуковая этажерка, тумбочки, два кресла — всё было покрыто вязаньем, вышивкой. На этажерке возвышалась клетка, где охорашивался волнистый попугайчик. Витая деревянная лестница вела из этой Комнаты наверх, на второй этаж.