Пока он озирался, Мария вносила и вносила откуда‑то из кухни вазочки с закуской, тарелку с супом, блюдо с зажаренной рыбой, фрукты. Стало понятно, что она давно изготовилась угостить его большим, полноценным обедом, да никак не могла застать…
Артур с трудом заставил себя есть, спазмы перехватывали горло. А она сидела рядом, как всегда, подперев рукой голову, кивала — мол, ешь, ешь.
Потом распечатала банку самого дорогого на острове растворимого кофе «Maxwell».
Артур, обжигаясь, пил кофе, думал: «Потратилась на меня… Кого угодно лечил на острове, ей ничем не помог. Даже не подарил ничего. И мне, кроме подушечки и памяти, ничего не останется…»
— Мария, хочу твоё фото! Есть у тебя фото? Фото Марии?
— Фотос? — Она встала, пошла к лестнице и начала медленно подниматься.
Он уже допил кофе, когда Мария возникла на верхней ступеньке с двумя фотографиями в руке. Все так же медленно, грузно шла вниз по витой лестнице.
Перед ним на скатерть стола легли фотографии. Одна — маленькая, невыразительная, видимо, снятая для какого‑то документа. На другой, ветхой, было изображение девочки со щенком на руках. Общим между теперешней старой женщиной и этой суровой девочкой были глаза, неповторимый взгляд.
Она сокрушённо развела руками, мол, иных фотографий нет.
Артуру страстно захотелось получить эту фотографию на память. «Но как я могу отнять у неё последнее?»
— Копия! Может быть, я сделаю здесь копию, понимаешь?
Поняла. Сказала:
— Охи. Мария… — глянув вниз, перекрестила то место на полу, куда посмотрела. Артур похолодел. Жест означал, что Мария скоро умрёт. Что ей уже ничего не нужно.
Она пошла в другую комнату и, вернувшись, положила ему под нос тяжёлую связку больших, старинных ключей.
— Why?
Мария обвела все вокруг рукой, жестами показала, что хочет подарить ему весь этот дом.
— Нотариус, адвокатос, — потянула его за рукав, явно призывая немедленно идти оформлять дарственную. — No! Нет! Мария, why? Охи!
Она снова перекрестила пол, показала: скоро умрёт. По нынешним ценам этого острова одно только место над морем, на котором стоял этот дом, стоило не меньше миллиона долларов, не говоря уже о цене самого дома. Артур решил снять проблему самым простым, как ему показалось, способом. Жестами изобразил, что летом приедут три дочери её покойного мужа (он указал на фотографию на стене) и перережут ему горло (провёл ребром ладони по своей шее).
Мария улыбнулась, кивнула. И тоже жестами довела до его сведения, что уже все продумала и он может ни о чём не беспокоиться. Придвинула связку ключей к его руке.
— I'm a Russian writer! Russian writer! I must live in Russia! — с отчаянием втолковывал Артур.
Мария закивала. Давала понять, что понимает, насколько важно русскому писателю жить в России.
— Aituros. Love. Fishing, — с трудом произнесла она и опять же жестами показала, что летом он сможет приезжать сюда, в свой дом, ловить рыбу, работать здесь, за этим столом.
Подавленный её логикой, Артур встал, спрятал в карман фотографию, решительно отодвинул от себя ключи.
— Эвхаристо, Мария.
Она смотрела на него с такой скорбной любовью, что вдруг понял Артур: лицо Марии, глаза похожи на другую Марию — Богоматерь, как её изображают на православных иконах…
Вернувшись домой, он позвонил в Пирей Манолису. Потом пересчитал оставшиеся деньги и пошёл к набережной, где напротив входа в гавань находилось агентство морских пассажирских рейсов. Там выяснилось, что корабль на материк отплывает завтра в девять часов утра.
С билетом в кармане Артур вышел из агентства. Повсюду снова шумел дождь. Смеркалось. Мокрые огни качались в порту. Припадочно вскрикивала сирена.
За эти месяцы остров стал родным.
…В начале девятого утра он запер дом Манолиса, захлопнул за собой калитку. Вчерашний дождь за ночь перешёл в ливень с ветром. Держа сумку в руке, Артур спускался к морю, одолевал сплошную стену падающей воды.
Шёл по набережной к гавани, где у пирса уже виднелась белая громада корабля.
1993 — 1994