— Собачья площадка, — произнесла Энджи именно в ту секунду, когда я заметил его на карте. — Думаю, имеет смысл туда заглянуть. Все равно других идей нет.
Девица за стойкой шлепнула перед Энджи тарелку с чизбургером, с утомленным видом толкнула ко мне сэндвич с индейкой и исчезла где-то в глубинах кухни прежде, чем я успел сказать, что вообще-то просил без майонеза.
Пока мы изучали карту, большинство посетителей испарились. Кроме нас, в забегаловке оставалась только средних лет пара; они сидели молча, предпочитая пялиться в окно на дорогу, а не друг на друга. Я встал, прошел вдоль стойки и нашел завернутый в бумажную салфетку прибор из ножа и вилки. Вернувшись на свое место, я ножом стал счищать с сэндвича майонез. Энджи с интересом понаблюдала за моими действиями, после чего вернулась к своему чизбургеру. Я откусил от сэндвича и сейчас же заметил, как повар, мелькавший в глубине кухни, двинулся куда-то в сторону. Послышался хлопок двери; до меня донесся слабый запах табачного дыма и приглушенные голоса: видимо, он разговаривал с вышедшей раньше девицей.
На вкус сэндвич был отвратительным. Индейка — сухая, как мел; бекон — как резина; салат коричневел на глазах. Я уронил его на тарелку.
— Как твой бургер?
— Гадость, — сказала Энджи.
— А чего ты его ешь?
— От скуки.
Я посмотрел на чек, который положила перед нами выпускница школы хороших манер. Шестнадцать баксов за два говенных сэндвича и еще более говенный сервис. Я сунул под тарелку двадцатку.
— Неужели ты дашь ей чаевые?
— Еще как дам.
— Она их не заслужила.
— Не заслужила.
— А чего тогда?
— Прежде чем стать частным сыщиком, я столько лет проработал официантом, что дал бы чаевые даже Сталину.
— Или его правнучке.
Мы оставили деньги, взяли карту и ушли.
В парке Макмиллана имелись бейсбольное поле, три теннисных корта, большая детская площадка для школьников и маленькая, зато яркая — для дошколят. Сразу за ними тянулись две площадки для выгула собак: одна, огороженная, овальной формы, предназначалась для собак мелких пород, вторая, тянувшаяся вокруг первой, — для крупных псов. Складывалось впечатление, что кто-то немало постарался, чтобы сделать площадки максимально удобными для четвероногих питомцев — повсюду валялись теннисные мячики, а под каждым из четырех питьевых фонтанчиков стояли металлические миски. Еще мы увидели обрезки каната, каким обычно привязывают лодки. Собакам в Беккете жилось отлично.
В этот ранний вечерний час народу в парке было немного. Два молодых парня, средних лет женщина и пожилая пара выгуливали двух веймарских легавых, одного лабрадудля и брехливого корги, который командовал всем этим собачьим войском.
Никто из посетителей парка не опознал Аманду по показанной нами фотографии. Или не пожелал опознавать. В наше время люди не питают доверия к частным сыщикам, часто считая нас еще одним символом эпохи, ознаменовавшей кончину неприкосновенности частной жизни. С этим трудно спорить.
Парни с легавыми отметили сходство Аманды с героиней «Сумерек», если не считать прически, рисунка скул, носа и близко посаженных глаз. Затем они принялись спорить, как точно звали актрису, игравшую ее роль, — Кристен или Кирстен, но я не стал дожидаться, пока спор перейдет в разборку, напоминающую схватку между поклонницами вампира Эдварда и оборотня Джейкоба, и направился к женщине.
Она была одета со вкусом, но под глазами у нее залегли мешки такого размера, что в них можно было складывать мелочь. Верхние фаланги указательного и среднего пальцев у нее пожелтели от никотина. Единственная из посетителей парка она держала свою собаку — лабрадудля — на поводке. Каждый раз, когда псина его дергала, отбиваясь от наседавших на нее трех остальных, лицо женщины кривилось в сердитой гримасе.
— Даже если бы я ее знала, с какой стати стану вам об этом говорить? — сказала женщина. — Я вас знать не знаю.
— Если бы вы узнали меня поближе, я бы вас не разочаровал.
Она уставилась на меня немигающим взглядом, не выражавшим никакой особенной враждебности и оттого казавшимся особенно враждебным.
— Что натворила эта девушка?
— Ничего, — сказала Энджи. — Просто сбежала из дома. А ей всего шестнадцать лет.
— Я тоже в шестнадцать лет сбежала из дома. Но через месяц вернулась. До сих пор не пойму зачем. Могла бы не возвращаться. Осталась бы там.