Перешел он уже на второй курс института, было там мало комитетских, всё больше милиция и девушки из судебно-прокурорской обслуги. Юридическая наука усваивалась легко, она была жизнью, которую вел Патрикеев, в которой действовали свои нормы, не те, о которых мудро толковали учебники, но именно на нормы жизни надо было поглядывать, чтоб нарушать их честно.
Из всех врачей мать признавала только старенького участкового терапевта, со своими хворями ходила в районную поликлинику, и прикреплять ее к комитетской не было ни нужды, ни охоты. О сестренке можно было пока не тужить, девчонка училась хорошо и с парнями не баловалась. Хуже было с женщинами. И не так уж тянуло к ним, но надо было уши держать поднятыми. Начальство никак не смотрело на временных сожительниц, если связь была короткой, как июньская ночь, но начинало проявлять интерес, когда у женщины оказывался муж или отношения с нею затягивались, а их, эти отношения, надо было делать открытыми, то есть оповещать о них, избежать чего было подчас невозможно, поскольку о том, где ты и с кем проводишь время, надо было докладывать: в любую минуту могли вызвать и бросить на объект, внезапно показавшийся из-за горизонта.
И хотелось чего-то такого, напоминающего внезапный порыв Блондинки, ни с того, ни с сего полюбившей незнакомого мужчину. О страсти поиска мечталось.
4
Человек, которого он полюбил позднее, как отца, которого вывел потом, можно сказать, в люди, — объект этот майским днем встретился с тощей иностранкой. У памятника героям Плевны произошел контакт, под самым носом ЦК КПСС (“Ну и нахалы!”), но еще большим кощунством было то, что потенциальная шпионка из сумки, где мог поместиться портативный множительный аппарат, достала книгу, определенно попавшую в СССР нелегально, и передала ее неизвестному гражданину, личность которого и надо было установить. Половину лица иностранки закрывали крупные очки, но не в тонкой оправе, а в массивной, роговой; впрочем, ее повела напарница, Патрикеев нацелился на свой объект. Мужчина с легким полупоклоном пожал протянутую иностранкой руку, сделал шаг назад и пошел к Политехническому музею, показав себя чуть позже всем фасадным окнам здания КГБ. Он, возможно, решил подразнить комитетских товарищей. В левой руке держал портфель с двумя застежками. Лет сорок пять, чуть выше среднего роста, особых примет пока не наблюдалось. Ни имени, ни фамилии, ни адреса, в портфеле — подозрительная книга, куда несет ее гражданин, определенно попавший в сети западных спецслужб, неизвестно. Всё, однако, можно узнать и о многом догадаться, надо лишь правильно работать.
Гражданин спустился в метро и, с одной пересадкой, добрался до “Профсоюзной”. Поднявшись на свет дня, он прямиком двинулся в гастроном. По тому, в какие вагоны садился человек с портфелем, как безошибочно точно разбирался он в переходах, ни разу не глянув на указания, где какая станция, можно было определить: гражданин долгое время живет в Москве, метро его привычный и постоянный вид транспорта, а уж “Профсоюзная” — чуть ли не дом родной.
В гастрономе обнаружилось семейное положение объекта, продукты закупались явно не по нуждам одинокого едока, кое-что гражданин упрятал в портфель, кое-что в большой полиэтиленовый пакет, извлеченный из кармана брюк. Жарким выдался месяц, многие уже пиджаки не надевали, но гражданина не смущала духота, поверх рубашки с длинными рукавами — плотный темно-синий пуловер, к особым приметам (Патрикеев обозрел уже объект со всех сторон) можно отнести крупный нависающий нос и походку, которую можно, конечно, описать понятными всем наружникам словами, но лучше — один раз увидеть, тогда она запомнится накрепко. Уже при первом контакте объект показался трудным, мороки с ним не оберешься: гражданин то замирал у витрины, то прибавлял шаг, будто хотел вскочить в отъезжающий автобус, а чаще всего вдруг останавливался и глазел на ребятишек, нашедших какую-то фиговину, на деревенского пошиба старуху, напуганную скопищем городских жителей и боявшуюся спросить у них что-то. Между тем он уже подходил к дому, кое-кто начинал с ним здороваться, и гражданин кивал головой: да, да, я вас тоже приветствую… Обитал, значит, здесь не первый год. Физически крепок и развит, портфель и сумку нес в одной руке, а накупил всего килограммов на восемь и рублей на двадцать, деньгами не разбрасывался, скуповатым был и расчетливым, судя по тому, как долго копался в кошельке, расчетам в уме помогая шевелением губ. Дом, к которому направился гражданин, четырехподъездный и двенадцатиэтажный, шел гражданин к семье, любовнице такую разнородную пищу не тащат, да и алкоголем пренебрег он. Лифт поднял его (засветились цифры табло) на десятый этаж. Через двадцать минут стало известно: Малышев Герман Никитич! Немного погодя уточнились прочие паспортные данные. Состав же семьи такой: жена — Малышева Софья Владиленовна, сын Роман и дочь Марина, оба школьники еще. И телефон, разумеется, сам выложился на блюдечке. Проверочный звонок: трубку поднял сам Герман Никитич.