Лев Лунц
Патриот
Заграница!
Езжайте сами в эту заграницу. Я туда больше не ходок.
Уж не говорю там об угнетенном пролетариате и капиталистических акулах! Это пусть умные люди решают. Мое дело маленькое.
Мое дело — автоматы, холера им в бок! Я негодую, товарищи. Так вот.
Приезжаю я в Берлин. Вокзал. Шлезишер Бангоф называется — тоже названье! Чистенько, не спорю. Плевать нельзя. А в общем — чепуха.
Нет, думаю, посмотрю-ка я на культуру. В уборную пойду. Ежели уборная в порядке — так значит, действительно, заграница. У нас в России все кверху дном поставь, всех голоштанников профессорами сделай, а вокзальные уборные грязными останутся. Ничего тут не поделаешь!
Вошел я в мужскую и — обомлел. Блестит, как золото. М-да, это вам не Россия.
Сел. Восхитительно. Ноги твои на педали положены, с боков тебя рычаги какие-то хитрые поддерживают, сиди — не хочу!
Ну, посидел, сколько надо. И вот тут-то и приключилось со мной нечто таинственное.
Хочу встать — не могу. Что за дьявольщина… Рванулся раз-другой никуда. Держат меня рычаги, а ноги к педалям точно приклеелись. Похолодел я тут, товарищи…
Вдруг, смотрю на стене — ящик металлический. Написано — автомат; десять пфеннигов опустишь — сойдешь.
А десять пфеннигов монета мерзопакостнейшая, пять копеек, на наши считая. Ну слава тебе!..
Полез я за кошельком…
И ведь нужно было случиться такой беде. Нет у меня серебряного десятипфеннига. Вот, пожалуйста, 15 и 20 и 50 и целая марка — наш полтинник значит. Не лезут подлецы в автомат.
Ну, нашел в кошельке бумажную марку, сую. Влезть то влезла, хотя в ней и 100 пфеннигов. Результат никакой, не работает автомат да и все. Сообразил я, что надо монету, а не бумажку. Пробую назад марку вытащить, а она так засела, что и достать силы нет.
Упало во мне сердце, товарищи… Погибаю я, русский молодчик, на чужой стороне во цвете лет. Да и где — в ноль-ноле. Подал голос — ни ответа тебе, ни привета.
Стал я в отчаяньи автомат разглядывать. Вижу — кнопка; на кнопке написано: «если нет результата, нажмите и получите назад деньги». Ага! Так-то лучше. Нажал. Глянь — десять пфеннигов лезут — пожалуйте! Сунул я их в дырку, и думаю — ну, теперь-то — спасен! А марка моя бумажная засела там пробкой — не пускает монету. Ни тпру, ни ну!
Повздыхал я, повздыхал и от нечего делать нажимаю опять. Вот так штука — еще десять пфеннигов! Нажимаю дальше — посыпались серебренники, только лови. Испортилась, видно, машина. Обезумел я тут совсем. Кошель полный набрал, карманы набил, в шапку насыпал, а монеты все прыгают. Вижу я — большой миллион зашибу. Возликовал. Детки сыты, жене — гостинец, рояль купим, пиво каждый день…
Сижу я этак, окруженный богатствами и — веселюсь. А встать не могу. Вот, думаю, свинячее положение. Денег уйма — а толку нет.
И заревел я во всю свою мочь.
В дверь стучатся. «Это что ж вы тут», — говорят — «беспорядок наводите и честных немцев в уборную не пускаете»? — «Это я-то не пускаю?» — кричу я. — «Да это меня не пускают».
Слышу дальше: «Дверь открыть мы не можем, покуда автомат не подействует, такое уж устройство. А вот мы вам под дверью десять пфеннигов просунем» — «Кой прах!» — говорю, «не берет их машина, испортилась». — «Ах так?» — говорят. — «Ну, придется нам на ваш счет звать пожарную часть».
Еще этого не было! Изловчился я тут, из сапог ноги вынул, платье снял, пусть педали и рычаги ими подавятся. Стал свободен как будто. Хочу встать, да не тут-то было. Стульчак в тело влип — ни-ни, не отпускает. Оскорбительно сделалось мне. Был я парень довольно могущественный, понатужился — р-раз! Сорвал кресло с земли. Вышиб дверь — и в чем мать родила — в буфет 1-го класса; а сзади на оборотной стороне тела, извините меня, стульчак мотается. М-да!
Ну, чего там еще: первым делом — в полицию; потом штрафы всякие, а потом меня выслали срочным порядком по месту жительства.
И полюбил я с той поры наши вокзальные уборные шибко. И чем грязнее, тем лучше.
А ежели вижу где автомат, — обхожу.
Заграница, пропади она пропадом!