Но и тут для Федора нашелся раздражающий фактор.
- Я вот чего не понимаю. Например, водитель автобуса не справился с управлением, погубил и себя, и кучу пассажиров -- его же за это не причисляют к лику святых! А этого за что?!
- Он принял мученическую смерть, -- благоговейным тоном пояснила теща.
- В ту пору многие приняли мученическую смерть, вместе с женами и детьми, причем по его вине.
- В чем же его вина?! Ну, слабый человек... Разве ж это вина?
- Для монарха -- да. Мы триста лет кормили Романовых именно ради того, чтобы в трудное время они нас защитили. Смысл монархии именно в этом и заключается. А этот в трудное время отрекся от престола: я, видите ли, слаб! Получается, мы зря их кормили.
- Мы! -- передразнила Танька. -- Можно подумать, ты их кормил!
- Ну, не я, мои предки.
- Твои предки в ту пору жили за чертой оседлости!
При таком повороте сюжета Федор всегда краснел начиная с ушей, бесился и начинал кричать. Усмирить его можно было, только подсунув еще более провокационную тему, чем женщины и пользовались.
- О! Смотри! Гей-парад показывают!
<p>
***</p>
Наутро первое, что Федор сделал, это позвонил на работу и сказал, что у него разыгралась язва. Язва действительно когда-то была, но за восемь лет на овсянке зарубцевалась и теперь использовалась как предлог, чтобы с превеликим энтузиазмом взяться за ремонт. Однако, увидев квартиру воочию, пришлось пожалеть о колоссальной сумме, бухнутой вчера на чересчур сытный ужин, -- там было голо. Ни сантехники, ни межкомнатных дверей, ни даже проводки. "Еще год овсянки, -- с тоской подумал счастливый новосел, -- а я еще вчера спьяну Таньке шубу пообещал". Вообще, опыт сделал Федю не только патриотом родной страны, но очень прижимистым патриотом. Это при советской власти можно было квартиру от профсоюза получить, а теперь, работая на капиталистов, только путем жесткой экономии. Составив приблизительную смету, он быстренько сгонял на строительный рынок и в тот же день начал обустройство. А поскольку работа была чисто механическая, оставляющая голову свободной, то мысли невольно вернулись ко вчерашнему разговору с бабами о бабах. "Конечно, бабы дуры, но они за последние сто лет сильно продвинулись, а вот мужики застыли в развитии", -- примерно на этой ноте. И начались для Федора долгие вечера, полные сначала тяжелого, потом привычного, а под конец уж вовсе творческого труда -- после работы, а лучше вместо. И всегда, пиля какую-нибудь паркетину, он продолжал мысленно спорить с женой.
Споры эти Федор просто обожал, хотя и не всегда было легко. Может, потому и получалось так интересно и азартно, что не легко. Может, потому и женился. Была она на двенадцать лет его моложе, но, что примечательно, это был для нее второй брак, а для него -- первый и единственный. Со странным мазохизмом он расспрашивал о первом муже и по кусочкам собрал картину, которая ему совсем не нравилась. Татьяна была замужем за евреем. По любви. Как можно любить еврея, Федор представить себе не мог и считал это нарушением психики, а, следовательно, в том, что бабы -- дуры, был прав. Ну разве не железная логика? Конечно, споря с женщиной, можно было бы не проявлять столько агрессии, но, как известно, кактус -- это глубоко разочарованный огурец. А Танька тоже была колючая, говорила всегда с сарказмом, и на губах ее всегда, за исключением случаев, когда она смеялась во все тридцать два зуба, играла легкая презрительная улыбка. Когда он пытал ее о любви, она никогда не отвечала прямо, а свое согласие на брак поясняла цитатой из Джейн Остин: "Одинокие женщины имеют склонность к бедности". Хотя ежу понятно, что ради денег могла бы подыскать и кого получше. Правда, Федор не пил, не курил и не гулял. И когда он ставил это себе в заслугу, Татьяна не упускала случая укусить: "Ну вот, а говоришь, русский!" Непьющий муж бесился и снова уходил пилить, строгать и приколачивать. Но, вернувшись, поужинав и сев к телевизору, патриот возобновлял спор, хотя никто его за язык не тянул.
К примеру, купила Танька томик Игоря Иртеньева, так Федя его корешком к стене отвернул, обосновав это гнусными стишками:
Я снял с себя российские вериги,
В еврейской я сижу теперь парилке,
Но, даже возвратясь к народу Книги,
По-прежнему люблю народ бутылки.
- Никогда ему эти строки не прощу!
- Но это Губерман...
- Один черт!
Или вон, появилась на экране Людмила Улицкая -- такой повод, что можно опасаться обострения язвы! -- и баба умная, и еврейка, и ядовитее Таньки.
- Вот скажи мне, Таисья Андревна, ты все ее книжки прочла, почему эта зараза евреев выводит такими душечками, а русскую женщину такой шлюхой, что волосы дыбом встают?
- А что не так? По-моему, твоей теории это не противоречит. У нас институт семьи порушен, а у евреев нет, у них семья на первом месте.
- Как это порушен?! Надо аборты запретить, и все сразу наладится!
- И про это там тоже есть, почитай.
- Не буду я бабские бредни читать, да еще такие, которые детоубийство оправдывают! Я уверен, что это специально для русских написано, чтобы русские вырождались.
- Что же вы не жалеете миллионы сперматозоидов, что гибнут в ванных комнатах по вине мужских журналов?! - возмутилась Татьяна. - Не женятся и детей не рожают, потому что положиться не на кого. У русских есть обычай -- взять у своих детей и отдать "ближнему" -- другу, соседу, собутыльнику. Что, конечно, не способствует благополучию народа в целом. Еврей никогда так не сделает, поэтому им пять тысяч лет, и они благоденствуют, а нам едва тысяча, и мы агонизируем.