Абигайль зажгла свечу.
— Этот мистер Джонс — хитрый лис, — не удержался от похвалы Джейкоб. Молодой человек лег на охапку соломы и облокотился спиной о перегородку пустого стойла.
— И добрый. Исаак и Мисси появятся здесь ближе к рассвету. Он взял их в услужение.
— Прошу прощения, — продолжил Джейкоб. — Я и впрямь вам все испортил. Сразу видно: ты сильно привязана к Исааку и Мисси.
Абигайль выпростала руки из-под передника и принялась их вытирать.
— Я буду скучать по ним, — тихо проговорила она, смотря широко раскрытыми глазами прямо перед собой. — Но мы знали, что этот день настанет.
— Болят руки?
Она кивнула.
— Когда воск остывает, труднее работать.
— Что ты лепишь?
— Страховку.
Она долгим взглядом посмотрела на него, затем быстро отвернулась.
— Что? — переспросил он.
Из ее глаз брызнули слезы.
— Что? Я что-то не то сказал?
Она горестно помотала головой.
— Неужели ты не понимаешь, какая мука сидеть здесь, смотреть на тебя и знать, что Исав мертв? Каждый раз, когда я гляжу на тебя, мое сердце начинает прыгать в груди — словно все это какая-то ужасающая ошибка и Исав жив. Но потом я осознаю, что предо мной ты и меня начинает душить тоска.
— Хочешь, я спрячусь в тень?
Она достала платок и вытерла лицо.
— Не нужно. Если я сосредоточусь на работе, пожалуй, смогу успокоиться.
Руки ее снова скользнули под передник. Пока она мяла воск, лепила, ее лицо временами болезненно морщилось от усилий, которые она прилагала, мышцы рук напрягались.
— Исаву незачем было идти на это, — начал Джейкоб. — Эта мысль все время крутится у меня в голове. Не могу от нее отделаться.
— Что ты хочешь сказать?
— Мы ненавидели друг друга! Или, по крайней мере, я так думал. Это было удобно. И я всегда давал ему повод ненавидеть себя. Так почему он совершил такую глупость?
Теперь, когда у него появилось время поразмышлять над случившимся, Джейкоб дал волю чувствам.
— Я вот что имею в виду: у нас с ним было негласное соглашение. Всегда ненавидеть друг друга. На эту ненависть можно опереться, на нее можно рассчитывать. И я исправно соблюдал нашу договоренность! Причем, заметь, был более последовательным! Ты не представляешь, как я наслаждался, заставляя его ненавидеть меня! И что этот дуралей делает? Предлагает поменяться местами! Он не имел права так поступать со мной! Он обязан был злорадствовать. Во всяком случая, так бы вел себя я. — Джейкоб заплакал. А когда вновь заговорил, голос не слушался его, звучал хрипло: — После всех мерзостей, которые я с ним сотворил, ему следовало бы радоваться моей казни, буквально заходиться от счастья. Встать около виселицы и хохотать мне в лицо; ликовать, когда телега отъехала бы в сторону; вприпрыжку нестись в Бостон и жениться на Мерси (наконец-то она свободна!); торжествовать — теперь он у отца единственный сын, у них с Мерси появятся дети, его имя напишут на титульном листе фамильной Библии… Разве не об этом он мечтал?! Почему он не сделал этого?! Теперь он мертв, а я терзаюсь. Почему? Почему он так поступил? Ненавижу его! Ненавижу! — И он громко, не сдерживаясь, зарыдал. Затем с трудом выдавил: — Он не имел никакого права так любить меня! Никакого права!
Абигайль завернула свою работу в полотенце, отложила ее в сторону, шагнула к молодому человеку. Села рядом с ним, обняла и зашептала слова утешения.
Где-то после полуночи они вновь тронулись в путь. Джейкоб, сидя на козлах, правил лошадью; они мчались как вихрь — в темноте почти ничего нельзя было разглядеть. Абигайль устроилась сзади, вокруг нее лежали вещи из мастерской. Пока фургон кренился на поворотах, съезжал с дороги, трясся на рытвинах, она продолжала работать.
— Быстрее! — крикнула Абигайль. — Прибавь ходу!
— Мы и так несемся как ошалелые!
— Хочешь жить, гони что есть мочи!
Джейкоб покачал головой, удивляясь ее упрямству, но на лошадь прикрикнул.
— Заметишь английский патруль, дай мне знать! Тотчас, — вновь возвысила голос Абигайль.
— Почему?
— Просто правь и гляди в оба!