Это было нелегко. Вы и представить себе не можете, как тяжело жить в другой эпохе, пока не приспособишься к ней, — даже если обладаешь могучим оружием и занятными подарками для короля. Но теперь я завоевал уважение Хенгиста и пользуюсь все большим доверием у бриттов. Я могу объединить два этих народа, воюющих с пиктами. Англия станет единым королевством: сила саксов и римская культура дадут ей могущество, которое позволит ей выстоять против любых захватчиков. Христианство, разумеется, неизбежно, но я предусмотрю, чтобы здесь утвердился такой его вариант, при котором религия учит и воспитывает людей, а не калечит их души. Постепенно Англия станет силой, способной установить контроль над континентальными странами и, наконец, над всем миром. Я останусь здесь до тех пор, пока не образуется коалиция против пиктов, а затем исчезну, по-обещав вернуться позже. Если я буду появляться каждые пятьдесят лет на протяжении последующих нескольких столетий, то стану легендой, Богом. Так я смогу проверять, на правильном ли пути они находятся.
— Я много читал о Святом Стейниусе, — медленно сказал Эверард.
— И я победил! — выкрикнул Штейн. — Я дал миру мир!
По его щекам текли слезы. Эверард приблизился к нему. Все еще не вполне доверявший им Штейн снова направил бластер ему в живот. Эверард небрежно шагнул вбок, и Штейн повернулся, чтобы держать его под прицелом. Но он был так возбужден рассказом о торжестве своего дела, что совершенно забыл об Уиткомбе. Эверард взглянул через его плечо на англичанина и сделал ему знак.
Уиткомб занес топор. Эверард бросился на пол. Вскрикнув, Штейн выстрелил из бластера, и в этот момент топор врезался ему в плечо. Уиткомб прыгнул вперед и схватил Штейна за руку с оружием. Тот застонал от напряжения, пытаясь повернуть бластер, но на помощь уже подоспел Эверард. Все смешалось.
Еще один выстрел из бластера, и Штейн моментально обмяк. Кровь, хлынувшая из ужасной раны в груди, забрызгала плащи патрульных.
В зал вбежали два стражника. Эверард быстро подобрал ультразвуковой парализатор и передвинул регулятор на полную мощность. Пролетевшее рядом копье задело его руку. Он дважды выстрелил, и массивные тела стражников осели на пол — теперь они не придут в себя в течение нескольких часов. Пригнувшись, Эверард настороженно прислушался. Из внутренних покоев доносился женский визг, но в дверях больше никого не было.
— Думаю, мы выиграли, — отдышавшись, пробормотал он.
— Похоже…
Уиткомб уставился на мертвое тело, распростертое на полу. Оно показалось ему трогательно маленьким.
— Я не думал, что придется убить его, — сказал Эверард. — Но время… не переупрямишь. Наверное, так и было записано.
— Лучше уж такой конец, чем суд Патруля и ссылка на какую-нибудь планету, — добавил Уиткомб.
— По букве закона он был вором и убийцей, — заметил Эверард. — Правда, он пошел на это ради своей великой мечты.
— Которую мы разрушили.
— Ее могла разрушить история. Так скорее всего и было бы. Одному человеку для такого дела не хватит ни мудрости, ни сил… Мне кажется, большинство бед человечеству приносят фанатики с добрыми намерениями, вроде него.
— В таком случае, нам что, нужно опустить руки и пассивно принимать все, что происходит? Так?
— Подумай о своих друзьях из 1947 года, — возразил Эверард. — Их бы попросту никогда не существовало.
Уиткомб снял плащ и попытался отчистить его от крови.
— Пора идти, — сказал Эверард и быстрым шагом направился к двери в глубине зала. Там пряталась наложница, которая испуганно вытаращила на него глаза.
Для того чтобы выжечь замок, пришлось воспользоваться бластером Штейна. В задней комнате находились темпомобиль из империи Инг, а также книги и несколько ящиков с оружием и снаряжением. Эверард загрузил в машину времени все, кроме ящичка с изотопным топливом. Его нужно оставить, чтобы в будущем они смогли узнать обо всем, вернуться в прошлое и остановить человека, который решил стать Богом.
— Может, ты доставишь все это в 1894-й, на склад компании? — спросил он. — А я отправлюсь туда на нашем роллере и встречусь с тобой в управлении…
Уиткомб долго смотрел на него, ничего не отвечая. Потом выражение растерянности на его лице сменилось решимостью.