Выбрать главу

– Тебя требует к себе тысячник, – выкрикнул офицер. Персидский титул, который он на самом деле назвал – «хилиарх», – носил начальник стражи и великий визирь империи.

На минуту Эверард застыл, оценивая ситуацию. Его мускулы напряглись. Приглашение было не очень-то сердечным, но он вряд ли мог отказаться, сославшись на другие срочные дела.

– Слушаю и повинуюсь, – произнес он. – Позволь мне только захватить небольшой подарок, чтобы отблагодарить за оказанную мне честь.

– Хилиарх сказал, что ты должен прийти немедленно. Вот лошадь.

Лучник-караульный подставил ему сложенные чашечкой руки, но Эверард вскочил в седло без посторонней помощи. Уметь это было весьма кстати в те времена, когда стремян еще не изобрели.

Офицер одобрительно кивнул, одним рывком повернул коня и поскакал впереди отряда; они быстро миновали площадь и помчались по широкой улице, вдоль которой располагались дома знати и стояли изваяния сфинксов. Движение было не таким оживленным, как возле базаров, но всадников, колесниц, носилок и пешеходов хватало и здесь; все они торопливо освобождали дорогу: Бессмертные не останавливались ни перед кем. Отряд с шумом влетел в распахнувшиеся перед ним дворцовые ворота. Разбрасывая копытами гравий, лошади обогнули лужайку, на которой искрились фонтаны, и, бряцая сбруей, остановились возле западного крыла дворца.

Дворец, сооруженный из ярко раскрашенного кирпича, стоял на широкой платформе в окружении нескольких зданий поменьше. Командир соскочил с коня и, повелительно махнув рукой, зашагал вверх по мраморной лестнице. Эверард последовал за ним, окруженный воинами, которые на всякий случай прихватили из своих седельных сумок легкие боевые топорики. При их появлении разодетые и наряженные в тюрбаны дворцовые рабы попадали ниц. Вошедшие миновали красно-желтую колоннаду, спустились в зал с мозаиками, красоту которых Эверард был тогда не в состоянии оценить, а потом прошли мимо шеренги воинов в комнату, разноцветный сводчатый потолок которой поддерживали стройные колонны; сквозь стрельчатые окна сюда проникало благоухание отцветающих роз.

Бессмертные согнулись в поклоне.

«Что хорошо для них, то хорошо и для тебя, сынок», – подумал Эверард, целуя персидский ковер.

Человек, лежавший на кушетке, кивнул.

– Поднимись и внемли! – произнес он. – Принесите греку подушку.

Солдаты застыли около Эверарда. Нубиец с подушкой в руках торопливо пробрался вперед и положил ее на пол перед ложем своего господина. Эверард, скрестив ноги, сел на подушку. Во рту у него пересохло.

Хилиарх, которого Крез, как он помнил, назвал Гарпагом, наклонился вперед. Тигриная шкура, покрывавшая кушетку, и роскошный красный халат, в который был закутан сухопарый мидянин, подчеркивали его стариковскую внешность – длинные, до плеч, волосы стального цвета, изрезанное морщинами смуглое горбоносое лицо. Но глаза, которые внимательно рассматривали пришедшего, старыми не были.

– Итак, – начал он (в его персидском слышался сильный североиранский акцент), – ты и есть тот человек из Афин. Благородный Крез сегодня утром рассказал о твоем прибытии и упомянул, что ты кое о чем расспрашивал. Так как это может касаться безопасности государства, я хотел бы знать, что именно ты ищешь. – Он погладил бороду рукой, на которой блестели самоцветы, и холодно улыбнулся. – Не исключено даже, что я помогу тебе в твоих поисках – если они безвредны для моего народа.

Он старательно избегал традиционных форм приветствия и даже не предложил прохладительных напитков – словом, не проделал ничего, что могло бы возвести Меандра в наполовину священный статус гостя. Это был допрос.

– Господин, что именно ты хочешь узнать? – спросил Эверард. Он уже догадывался, в чем дело, и тревожное предчувствие его не обмануло.

– Ты искал переодетого пастухом мага, который пришел в Пасаргады шестнадцать весен назад и творил чудеса. – Голос хилиарха исказился от волнения. – Зачем это тебе и что еще ты слышал об этом? Не медли, чтобы придумать ложный ответ, – говори!

– Великий господин, – начал Эверард, – оракул в Дельфах сказал мне, что жизнь моя переменится к лучшему, если я узнаю судьбу пастуха, пришедшего в столицу Персии в… э-э… третьем году первой тирании Писистрата. Больше ничего об этом я нигде не узнал. Мой господин знает, насколько темны слова оракула.