— Джонни, тебе никогда не стать Президентом, и мне не бывать Первой Леди. Но спорю на что угодно — не было и не будет Президента, который знал бы о Соединённых Штатах больше: чем мы с тобой. Беда в том, что у этих занятых, важных и нужных людей просто нет времени, чтобы по–настоящему увидеть Америку.
— Это замечательная страна, дорогая.
— Иначе ее и не назовешь. И я могла бы провести целую вечность, разъезжая по ней — торгуя слонами вместе с тобой, Джонни.
Он потянулся к ней и похлопал ее по колену. И навсегда запомнил это ощущение.
…Меж тем толпа в копии Французского Квартала поредела; пока он мысленно возвращался в прошлое, гуляющие мало–помалу разошлись. Джонни придержал за хвост красного чертёнка:
— Куда это все направились?
— Как это куда — на Парад, конечно!
— Большой Парад?
— Да, они как раз сейчас строятся.
Чёртик двинулся вперед, Джонни — за ним.
Тут его потянули за рукав.
— Ну как, нашли ее?
Это была миссис Эванс, слегка замаскированная чёрным домино. Под руку её держал высокий пожилой Дядя Сэм[12].
— А?.. О, здравствуйте, миссис Эванс! О чём это вы?
— Не глупите. Вы нашли её?
— Откуда вы узнали, что я кого? то ищу?
— Как же иначе?.. Ну ладно — удачных поисков, а нам пора.
И миссис Эванс со своим спутником исчезли в толпе.
Когда Джонни добрался до места, Большой Парад уже начался. Но это было неважно — бесконечно большей части процессии ещё только предстояло пройти. Как раз проходили Зазывалы из калифорнийской Лиги Падуба; за ними громыхало шествие победителей команд парадного строя. Потом шествовал укрытый священным покрывалом Тайный Пророк Хорасана со своей Королевой Любви и Красоты — только что из пещеры а Миссисипи… потом — парад Годовщины Независимости из Бруклина, множество школьников со звездно–полосатыми флажками в руках… Парад Роз из Пасадены — миля за милей убранных цветами платформ… индейская церемония пау–вау[13] из Флагстаффа: двадцать два индейских народа, и каждый индеец нацепил не меньше чем на тысячу долларов украшений ручной работы. За коренными жителями страны ехал Баффало Билл[14] — дерзко торчит эспаньолка, огромная шляпа в руке, длинные волосы вьются по ветру. А вот делегация с Гавайских островов, с королём Камеамеа[15] во главе — он с королевской непринужденностью играет роль Лорда Карнавала, а его подданные в венках и юбочках из свежайшей травы идут, приплясывая, позади, и раздают воздушные поцелуи — «Алоха!.. Алоха!..»[16]. И несть этому конца! Исполнители кадрили из штата Нью–Йорк, дамы и джентльмены из Аннаполиса, танцоры кантри из Техаса; звучит турецкий марш; идут клубы любителей марш–парадов из Нового Орлеана; полыхают двойные факелы; знать раскланивается перед толпой — вот, к примеру, сам король зулусов со своей гладкокожей, коричнево–глянцевой свитой, поют — «И всякий, кто был кем? то, сомневался в этом…»
А вот рождественская пантомима и, конечно, «За молодыми, за дружками, за свадьбой по улице!..» и «Ах, золотые туфельки!..». Праздновала сама страна, нет — нечто более древнее, чем страна — скользящая джига плясунов в карнавальных костюмах, танец, который был молодым, когда род людской тоже был юн и праздновал рождение первой весны.
А вот — клубы щёголей, и их президенты красуются в мантиях, каждая из которых стоит целого состояния, под стать королям и императорам, или закладной на дом и всё имущество — и каждую несет полсотни пажей…
За ними бегут клоуны из «Либерти» и другие комики, и, наконец, почти забытые уличные оркестры, и от их мелодий хочется плакать…
Джонни вспомнил сорок четвёртый год — в тот год он впервые видел эти оркестрики. Тогда в них шагали старики да подростки, потому что мужчины ушли на войну. И еще было тогда на Броуд–стрит в Филадельфии то, чего никогда не должно быть в новогодней процессии первого января: мужчины, которые не шли, а ехали — потому что, прости нас, Господи, они не могли ходить…
Джонни вновь открыл глаза — и действительно увидел открытые автомобили, медленно двигавшиеся в процессии. В них ехали раненые последней войны и один солдат «Великой армии Республики» в цилиндре и с руками, сложенными на набалдашнике трости. Джонни затаил дыхание. Автомобили один за другим останавливались, не доезжая немного до судейской трибуны, ветераны выходили и, помогая друг другу, сами преодолевали последние футы — ковыляли, прыгали или ползли, но сами проходили мимо трибуны, оберегая честь своих клубов и обществ.
И новое чудо — инвалиды не сели снова в машины, нет — они сами бодро зашагали по Броуд–стрит, лишь только миновали трибуну.
…Теперь это уже был Голливудский бульвар в Лос–Анджелесе, загримированный под улицу Санта–Клауса в постановке куда более великолепной, чем любая из всех, когда? либо осуществленной Страной Целлулоидных Грез[17]. Тысячи девочек–снежинок и девочек–звездочек, подарки и сладости для всех детей — в том числе и для тех, которые давно уже выросли. Наконец появилась колесница Санта–Клауса — такая огромная, что ее трудно было охватить одним взглядом, настоящий айсберг, может быть, весь Северный Полюс; и по обеим сторонам Святого Николая (для друзей — просто Санта!) ехали Джон Бэрримор[18] и Микки–Маус.
А позади гигантской ледяной платформы притулилась жалкая фигурка. Джонни прищурился и узнал Эммета Келли[19], первого среди клоунов, в знаменитой роли Бедняги Уилли. Уилли не веселился — он дрожал и ежился, и Джонни не знал, смеяться ему или плакать. Мистер Келли всегда так действовал на него.
А потом шли слоны.
Большие слоны, маленькие слоны и средние слоны — от крошки Морщинки до гиганта Джамбо[20]… а с ними Ф. Т. Барнум, Уолли Бири[21], Маугли…
На противоположной стороне шествия возникло волнение: один из участников кого? то отгонял. Тут Джонни разглядел, что гонят того самого пса. Он посвистел; псе на миг растерялся, но затем заметил Джонни, бросился к нему и прыгнул в его объятия.
— Так и сиди, — велел Джонни, — не то тебя и затопчут ненароком!
Пёс лизнул его в лицо. Он уже успел потерять где? то свой клоунский костюмчик, колпачок съехал и болтался под шеей.
— Где ты пропадал? — спросил Джонни. — И где твоя хозяйка?
Подходили последние слоны — трое в ряд. Они тянули огромную колесницу.
Прозвучали фанфары и процессия остановилась.
— Почему они встали? — спросил Джонни соседа.
— Погодите минутку. Сами сейчас увидите.
Церемониймейстер Большого Парада уже спешил от своего места во главе процессии. Он скакал на черном жеребце, и выглядел очень браво в своих ботфортах, белых бриджах, визитке и цилиндре. Он скакал и оглядывал толпу.
Остановился он прямо перед Джонни.
Джонни прижал к себе пса.
Церемониймейстер спешился и склонился в поклоне. Джонни оглянулся, пытаясь понять, перед кем тот так расшаркивается. Но церемониймейстер взял цилиндр наотлёт и посмотрел прямо в лицо Джонни.
— Вы, сэр — Человек, Который Торгует Слонами? — это было скорее утверждение, а не вопрос.
— А?.. Ну… да.
— Приветствую Вас, государь! Ваше Величество, прошу — Ваша Королева и Ваша свита ждут вас! — и церемониймейстер повернулся, как бы указывая дорогу.
Джонни ахнул и прижал Биндльстифа к себе. Церемониймейстер подвел его к запряженной слонами колеснице. Пёс выскочил у него из? под руки и вспрыгнул на колесницу, и — прямо на колени к сидящей в ней даме. Та ласково потрепала его и гордо, счастливо посмотрела на Джонни Уоттса, и щеки ее радостно разрумянились, как половинки гранатовых яблоков[22].
— Привет, Джонни! Добро пожаловать домой, милый!
— Марта… — всхлипнул он.
Король пошатнулся, но удержался на ногах и поднялся в колесницу, и упал прямо в объятия своей Королевы.
Впереди снова мелодично пропела труба, и Парад двинулся вперёд, в свой бесконечный путь…