— Придется рассказать. — Катрин Виллье массировала шею мужчине, которого воспитала как сына. — Пожалуй, лучше сделать это при твоей жене.
— Не обязательно, — возразил ее муж. — Он сам ей скажет, если сочтет нужным.
— Ты прав. Решать ему.
— О чем речь?
—Мы многое держали от тебя в тайне, сынок, чтобы не причинить тебе вреда в юности.
— Вреда? Мне?
— Это не твоя вина, Жан-Пьер. Франция была оккупирована, немцы упорно искали тех, кто оказывал им тайное сопротивление. Подозреваемых хватали, пытали, иногда целые семьи оказывались за решеткой.
— Борцов Сопротивления, конечно? — прервал отца Виллье.
— Да.
— Я слышал от вас, что вы оба были в Сопротивлении, хотя и не знаю подробностей.
— Об этом лучше забыть, — заметила мать. — То было страшное время: людей обвиняли в коллаборационизме и избивали, тогда как многие всего лишь старались уберечь своих близких, особенно, детей.
— Но этот сегодняшний незнакомец, этот безумный бродяга назвал меня своим сыном!.. Я могу понять эту одержимость — как ни странно, она свойственна актерам, — но чтобы вот так покончить с собой?! Это же чистое безумие!
— А он и был безумен, ибо слишком много пережил, — сказала Катрин.
— Ты знал его?
— Очень близко, — ответил старый актер Жюльен Виллье. — На Жан-Пьера Жоделя когда-то возлагали большие надежды — у него был прекрасный баритон. После войны мы с твоей матерью пытались его отыскать, но он бесследно исчез. Вообще-то мы знали, что немцы нашли его и отправили в концлагерь, а потому решили, что он пропал без вести, как и тысячи других.
— Но почему вы его разыскивали? Како? отношение он имел к вам? Женщина, которую Жан-Пьер всегда считал своей матерью, опустилась возле него на колени — лицо великой актрисы было все еще прекрасно; голубые, с зеленоватым оттенком глаза смотрели прямо на него.
— Он имел отношение не только к нам, но и к тебе, сынок, — мягко сказала она. — Это твой родной отец.
— О Господи! А значит, вы...
— Твоя родная мать, — спокойно прервал его Виллье-старший, — была актрисой «Комеди»...
— Блистательно талантливая, — добавила Катрин. — В эти годы испытаний ей пришлось выбирать, кем быть: инженю или женой. Оккупация превратила все это в кошмар. Я любила ее, как младшую сестру.
— Пожалуйста, остановитесь! — воскликнул, вскакивая, Жан-Пьер; Катрин тоже поднялась и стала рядом с мужем. — Все это обрушилось на меня так неожиданно и так меня потрясло, я... я не могу этого осмыслить!
— Иногда лучше и не осмысливать всего сразу, сынок, — заметил Виллье-старший. — Потерпи, пока разум не скажет тебе, что готов справиться с этим.
— Я не раз слышал это от тебя, — грустно улыбнулся Жан-Пьер, — когда у меня возникали трудности с изобразительным рядом или с монологом, и смысл ускользал от меня. Ты говорил: «Просто читай спокойно снова и снова. И чудо произойдет». Это был верный совет, Жюльен.
— Педагогика давалась мне лучше, чем актерское мастерство.
— Пожалуй, — мягко согласился Жан-Пьер.
— Как, ты согласен?
— Я только имел в виду, отец, что на сцене ты... ты...
— Тебя слишком интересовала игра твоих партнеров, — вставила Катрин, обменявшись понимающим взглядом с сыном — нет, не сыном.
— А, вы снова в сговоре против меня, как и все эти годы?! Две великие звезды стараются помягче обойтись с неудачником... Ну, ладно! Хватит об этом... Мы отвлеклись от того, что сегодня произошло. Так что ж, может, всё-таки поговорим?
— Ради всего святого, объясните же мне, что все это значит! — воскликнул, нарушив паузу, Жан-Пьер.
Тут в дверь постучали, и на пороге показался ночной сторож.
— Простите, что помешал, но я решил предупредить вас. У артистического подъезда все еще толпятся репортеры. Хотя я сказал им, что вы уже вышли через центральный подъезд, и полицейские подтвердили это, они не поверили. Правда, сюда они не могут попасть.
— Тогда мы еще побудем здесь, а если придется, останемся на ночь — во всяком случае я. В соседней комнате есть диван. Я уже позвонил жене. Она узнала обо всем из «Новостей».
— Хорошо, мсье... Я очень рад снова видеть вас, мадам Виллье, и вас, мсье, несмотря на эти ужасные обстоятельства. Мы всегда тепло вспоминаем вас.
— Спасибо, Шарль, — сказала Катрин. — Вы отлично выглядите, друг мой.
— Я бы выглядел еще лучше, если бы вы вернулись не сцену, мадам. — И поклонившись, старик закрыл за собой дверь.
— Продолжай, отец, что же все-таки случилось?
— Мы все были в Сопротивлении, — начал Жюльен Виллье, садясь на маленький диванчик, — все актеры объединились против врага, который намеревался уничтожить всякое искусство. Наши способности весьма пригодились. Музыканты изобрели особый код и вставляли условные музыкальные фразы в ту или иную мелодию; художники, по требованию немцев, выпускали ежедневные и еженедельные афиши, используя краски и линии для передачи определенной информации. А мы в театре корректировали текст хорошо известных пьес, нередко призывая таким образом к диверсиям...
— Порой получалось весьма забавно, — вставила Катрин, усаживаясь рядом с мужем. — Скажем, в тексте было: «Я встречусь с ней в метро на Монпарнасе». А мы говорили: «Я встречусь с ней на Восточном вокзале — она должна быть там в одиннадцать». Спектакль заканчивался, занавес опускался, немцы в своих роскошных мундирах аплодировали, а группа Сопротивления быстро покидала зал, чтобы совершить диверсию на Восточном вокзале за час до полуночи.
— Да, да, — нетерпеливо проговорил Жан-Пьер. — Я слышал такие истории, но это не то, о чем я вас спрашиваю: Конечно, вам это так же тяжело, как и мне, но, пожалуйста, расскажите все, что я должен знать.
Супруги переглянулись. Катрин кивнула, когда сплелись их руки со вздутыми венами. Жюльен заговорил:
— Жоделя схватили: молодой курьер, не выдержав пытки, выдал его. Гестаповцы окружили дом Жоделя, дожидаясь, когда он вернется, а он в ту ночь был в Гавре — встречался с английскими и американскими агентами, готовившими высадку. Говорили, что, так и не дождавшись Жоделя, командир гестаповцев в ярости ворвался со своей группой в дом и расстрелял твою мать и твоего старшего брата, пятилетнего мальчика. А через несколько часов они взяли Жоделя, но мы сумели сообщить ему, что ты жив.
— О... Боже! — Бледный как смерть Жан-Пьер, закрыв глаза, рухнул на стул. — Чудовища!.. Стой-ка, что ты сейчас сказал? «Говорили...» Значит, это были только слухи? Они не были подтверждены?
— Ты слишком спешишь, Жан-Пьер, — заметила Катрин. — Умение слушать — свойство больших актеров.
— Не надо об этом, мама. Что ты имел в виду, отец, говоря про слухи?
— Немцы не убивали семьи участников Сопротивления, настоящих или подозреваемых. Они придерживались иной тактики: пытали, чтобы получить информацию; использовали их как наживку или отправляли на принудительные работы, а женщин заставляли обслуживать офицерский корпус — твою мать, безусловно, принудили бы к этому.
— Так почему же они убили ее?.. Нет, сначала обо мне. Как я спасся?
— На заре я отправился на встречу в Барбизонский лес. Проходя мимо вашего дома, я увидел выбитые стекла, взломанную дверь и услышал детский плач. Это был ты. Я все понял, конечно же, не пошел ни на какую встречу, схватил тебя и окольными путями погнал на велосипеде в Париж.
— Несколько поздно выражать тебе мою признательность, но вернемся к тому же: почему мою... мою мать и брата убили?
— Ты называешь это не так, сынок, — поправил его Виллье-старший.
— Не так?
— Ты слишком потрясен, а потому не уловил того, что я сказал о той ночи.
— Подожди, папа! Объясни, что ты имел в виду.
— Я сказал: «расстреляли», а ты говоришь: «убили».
— Не понимаю...
— До того как немцы схватили Жоделя, один из тех, кто его прикрывал, работал курьером в министерстве информации. Мы так и не узнали об обстоятельствах, ибо Жодель совершенно спокойно относился к слухам, поскольку их было полно. Слухи распространялись в Париже мгновенно и по любому поводу: ложные, неточные и правдивые. Город был во власти страха и подозрений...