— Видишь ли, я всегда хотел быть художником, — продолжил мужчина, остановившись передо мной. — Но ничего не выходило. Не было образования, вдохновения, таланта в конце концов. Все шло к черту. Знаешь ли ты, как тяжело заниматься тем, что тебе не нравится? Быть примерным клерком, когда внутри сидит беспокойный творец? В моей мастерской сотни кистей, тысячи набросков, не стоящие даже бумаги, на которой нарисованы.
Ганс на минуту замолчал и я видела, как исказилось ненавистью его лицо. Его исповедь оказалась неожиданной и вселяла еще большую неуверенность.
— Ничто не приносило результата. Я художник, который не может творить! Душа болела, требуя искусства и ничто, совершенно ничто не помогало. Но однажды мне улыбнулась удача. Год назад я нашел идеальный холст.
Шестое чувство подсказывало, что ничего хорошего дальше не последует. Ужас постепенно обхватывал ледяными пальцами сердце, мешаю нормальному его движению.
— Около года назад на парковке у придорожного кафе валялась тетрадь, — продолжал Ганс, пристально глядя мне в глаза. — Не знаю почему я подобрал ее, видимо, веление судьбы. Это оказался дневник, принадлежавший молодой женщине. Я прочел его взахлеб, всего за несколько часов. Столько интересных подробностей! Но самое интересным оказались письма под обложкой.
Последняя фраза вспышкой отдалась в мозгу, воскресив в памяти события годичной давности. Письма? Неужели Гансу в руки попали мои дневники, выпавшие во время той истории с побегом от Александра и допросом?
— Записки адресовались автору дневников, — Ганс внимательно следил за моей реакцией и продолжал историю с удовлетворенной улыбкой на губах. Теперь мужчина вовсе не казался привлекательным. Безумие исказило его черты, сделав почти отталкивающими. — Они воспевали ее красоту, нежность кожи, тонкий аромат… И в тот момент я понял, что нашел свой идеальный холст, — лицо собеседника осветилось мечтательной улыбкой, от которой по спине поползли мурашки.
— Что может быть лучше, чем самое прекрасное творение природы? Какой материал самый податливый и благодарный? О, да, именно тогда я понял, что способен сотворить шедевр, но не на бумаге.
Ганс замолчал, запрокинув голову к свету. Скользнув взглядом по его фигуре, я поняла, что рассказ его возбуждает. Явное свидетельство тому непреклонно бугрилось в районе ширинки, вызывая стойкое отвращение. Цепи давали немного свободы, так что я отодвинулась от мужчины настолько далеко, насколько могла. Тюремщик, казалось, не обратил на шевеление никакого внимания, погруженный в собственные мысли. Приоткрыв глаза, он продолжил:
— Потребовалось совсем немного времени, чтобы сопоставить факты и понять, кто автор этих записок. Статьи в газетах, интернет-сообщества поклонников Паука… Когда я понял, что дневник принадлежит последней намеченной жертве знаменитого маньяка, то почти расстался с надеждой найти ее. Это означало поражение — нет холста, нет шедевра. Но внутреннее чутье заставило продолжить поиски женщины.
Я слушала монолог безумца и понимала, что жизнь сыграла со мной очередную шутку. Ну почему, почему пропавшие дневники нашел именно Ганс? Как же глупо дрожать от страха перед одним маньяком и не подозревать, что тобой вовсю увлекается другой. Господи, у меня что, феромоны особые, которые привлекают опасных сумасшедших?
— В конце концов я нашел тебя. Признаюсь, времени это заняло немало, но кое-какие зацепки оказались в дневниках. Как оказалось, ты не только жива, но и живешь почти в соседнем городе! Наше знакомство не было случайностью. Я долго наблюдал, выжидал удобного момента, узнавал все, что можно узнать и только после этого рискнул подойти.
— Тогда зачем была нужна игра в отношения? — задала вопрос я, совладав, наконец, с голосом. — Ты мог пригласить меня домой и раньше.
— О нет, Кристи, разве можно лишать себя возможности как следует познакомиться с будущим полотном? — последнее слово вонзилось в сердце острейшим ножом. Не человек, не разумное существо, всего лишь говорящее полотно. Ненависть поднялась из глубин души, немного притупляя страх. Это было хорошо, потому что прочищало мозги и позволяло эффектней думать.
— А когда я решила с тобой расстаться, ты понял, что другого шанса не будет?
— Да, — подтвердил Ганс, опускаясь передо мной на корточки. Вздувшаяся ширинка оказалась перед глазами и отвращение усилилось до тошноты. — Время пришло. Сегодня мы начнем работу над произведением, которое прославит нас на века.
— Что ты собираешься делать? — я замерла и даже почти перестала дышать, понимая, что сейчас прозвучит самое главное.
— Я создам настоящий шедевр на твоей коже. Мона Лиза, Кричащий человек, все это померкнет по сравнению с силой таланта настоящего творца.
— На… коже? — я чуть выдохнула, когда поняла, что с языка Ганса не слетело ничего, похожего на «смерть» и «убийство». Может, все еще обойдется? — Ты собираешься сделать татуировки?
— Не совсем. Ты когда-нибудь видела, как работают резцы по дереву?
Еще не успев как следует понять, я помотала головой. И только глядя на полное предвкушения лицо Ганса поняла, что именно он произнес. Мужчина любовался реакцией словно мать первыми шагами ребенка.
— Поясни, — разом пересохшие губы слушались с трудом.
— Я вырежу картину на твоем теле. Высеку потрясающий сюжет, используя бархат кожи, багрянец крови и белизну костей. Совершенное творение! Только подумай, как это будет выглядеть. Разве не волшебная идея? Ни одна краска не передаст сочной глубины раны, ни один камень не отразит выражения лица лучше его самого!
— Нет, — выдохнула я и в панике попыталась отодвинуться от Ганса. Цепи с грохотом скользнули по бетонному полу и натянулись, не давая пошевелиться. — Нет, не трогай меня! — мой голос сорвался на визг и мысли разом покинули голову.
— Ну-ну, не стоит бояться. Это тело послужит полотном для нового гения, — голос мужчины стал заигрывающим. — Ты станешь знаменитой! Подумай только, твое имя будет на устах поколений! Возможно, им повезет и тело будет выставлено в музее. Шедевром нужно любоваться, пусть даже и через толщу формалина.
Слова маньяка доходили до сознания сквозь густую пелену слепящего ужаса. Волны ужаса накатывали одна за другой, вызывая крупную дрожь. Цепи не поддавались, выхода не было. Что же будет? Неужели это конец? По щекам текли горячие слезы и я просто мотала головой, не в силах что-либо сказать.
— Не плачь, Кристина. Делать что-то важное всегда страшно.
— Может, я не хочу быть знаменитой? — слова едва прошли сквозь сжавшееся горло.
— Давай не начинать бессмысленный спор. Утри слезы. Тебе нечего бояться, ведь ты даже ничего не почувствуешь, — Ганс дотронулся до моей щеки и от этого прикосновения к горлу подкатила волна тошноты.
— Значит, ты сейчас убьешь меня?
— Нет! Резать по мертвому совсем неинтересно. Кожа должна быть жива и дышать, так, чтобы кровь бежала по венам. Но крики боли отвлекают от работы, да и твои мучения не входят в мои планы. Так что я кое-что приготовил.
Мужчина легко поднялся и отошел к стеллажам. Пистолет вновь сверкнул в свете лампы, даря незримую надежду. Выбраться, только бы выбраться! С одной из полок, заставленных непонятными бутылками, Ганс достал флакон из темного стекла и демонстративно поиграл им на свету.
— Пара инъекций — и никакой боли. Более того, ты даже сможешь понаблюдать, как я создаю шедевр.
— А потом ты меня отпустишь?
Прикованная к полу, одинокая, беспомощная, наедине с настоящим психом я ощущала беспросветное отчаяние. И если раньше мне казалось, что можно обмануть судьбу, что-то сделать, убежать, то теперь это чувство испарилось, оставив только тоскливый ужас.
— А потом тебе придется умереть, — подытожил мужчина, возвращая баночку на место. — Я законсервирую свой шедевр в формалине и позабочусь, чтобы мир проникся нашим величием, — эта спокойная уверенность не оставляла места надежде. Можно лишь молиться, чтобы смерть моя была быстрой и легкой. Сомнений в том, что она наступит, у не было.
— Ты больной ублюдок, — прошептала я тихо.
— Гений всегда вызывает отторжение у простых обывателей, — просто ответил Ганс, вновь приближаясь ко мне. В его руках поблескивало что-то металлическое, похожее на ошейник. — Я не в обиде. А теперь, Кристи, мне уже не терпится приступить к работе.