– Около двух дюймов.
– Это плохо? – тут же спрашиваю я, закусывая губу: боль утихла, но он ещё прижимает большой палец к шее, и это всё равно что прижигать рану. Ловлю его непонятный, сумрачный взгляд, но Снейп почти сразу же отворачивается. И произносит:
– Это нормально, Поттер. У всех всегда по-разному.
Но что-то в его тоне говорит мне совсем о другом. Я не переспрашиваю, а он не горит желанием со мной откровенничать; он просто зачем-то придерживает меня за плечи, хотя вспышка миновала, и я могу двигаться. И стоит близко-близко. Если бы мне только хватило мужества повернуть голову, чтобы его прерывистое дыхание коснулось щеки…
– Ещё болит? – его голос холоден, но я отчётливо слышу нотки беспокойства, и за одно это я готов ответить отрицательно. Снейп проводит ладонью по моей шее, теперь это – ледяной мазок – приносит облегчение. Я позволяю себе прикрыть глаза и чуть расслабиться.
А в следующее мгновение дверь в туалет открывается.
Мы отскакиваем друг от друга, как ужаленные; я почти уверен, что моё лицо горит, поэтому поспешно отворачиваюсь и принимаюсь мыть руки. Пальцы, пока я выдавливаю мыло на ладонь, судорожно дрожат.
– Гарри? Профессор Снейп? – Рон. Рон. Чёрт. Из сотен студентов… почему именно он? Закрываю глаза. Стараюсь игнорировать сосущее чувство под ложечкой. И, поворачиваясь к нему, нервно улыбаюсь:
– Привет, дружище.
– Что здесь происходит? – а взгляд у него внимательный-внимательный, совсем незнакомый: мой Рон Уизли не смотрит так пристально, невольно набычившись, не темнеют от подозрения, вот-вот готового перерасти в уверенность, голубые глаза. Я вытираю пылающие ладони о джинсы и открываю рот, но Снейп перебивает меня, уверенно и льдисто произнося:
– Вам озвучить, что обычно происходит в уборных, мистер Уизли?
Рон багровеет. Переводит обвиняющий тяжёлый взгляд на меня и раньше, чем я успеваю ему что-то сказать, вылетает из туалета. Я судорожно выдыхаю. Закрываю лицо руками. Тру виски:
– Боже, что он подумает…
– А что он может подумать, Поттер? – у Снейпа в голосе насмешка. Это же не его друг увидел, как его обнимает за плечи преподаватель! В мужском туалете. Сложно расценить это двояко, особенно если не знать… а Рон не знает. И не узнает. Будто услышав мои мысли, Снейп решительно кивает в сторону двери и, выйдя следом за мной, негромко произносит:
– Ты не планируешь поделиться этим с мистером Уизли, – тут его губы презрительно изгибаются: Рона он не любит, – и мисс Грейнджер?
Я открываю рот.
И закрываю.
Отрицательно мотаю головой. Снейп никак не комментирует моё откровенное нежелание делиться подобным, только вздыхает и останавливает меня взмахом руки. Я замираю, покорный его воле, и он щурит чёрные глаза, произнося:
– В таком случае тебе придётся придумать очень убедительную историю для мистера Уизли. Полагаю, ты понимаешь, что ни мне, ни тебе не нужна вся эта грязь.
И уходит, гордо держа голову. Я смотрю ему вслед, почти не дыша. Вот, значит, чем он счёл бы наши…
Грязью.
Я трачу добрые десять минут на то, чтобы вернуть себе самообладание и выученное у него хладнокровие. А потому на пару безбожно опаздываю – какое счастье, что старуха Трелони, погружённая в монотонное бормотание, не замечает, как я крадучись пробираюсь к последним рядам. Здесь меня ждёт удар: почти все места заняты, но парта рядом с Роном пустует. Взгляд у друга тяжёлый и цепкий. Мне ничего не остаётся, кроме как со вздохом сесть рядом.
– Поговорим? – тихо шипит мне Рон, отмахиваясь от встревоженной Гермионы. Я отрицательно качаю головой, одними губами произношу:
– После занятия.
Пара, которая должна была длиться долго, очень долго, заканчивается почти моментально. Я ловлю нетерпеливый жест Рона. Сглатываю. И киваю.
========== Fructus temporum ==========
Гермиона уходит. Гермионе мы оба – заведённые шарманки – лжём о том, что просто хотим немного поболтать наедине. Один чёрт знает, почему она ведётся на откровенную фальшь. Может быть, моя безмолвная мантра – уходи, уходи, уходи! – играет свою роль. Или тварь, сидящая в моей шее, может намного больше, чем думает Снейп.
Не самое неприятное открытие, которое ждёт меня сегодня.
Гермиона уходит. Гермиона целует Рона на прощание и, вжимаясь щекой в моё плечо, просит:
– Пожалуйста, не натворите глупостей.
– Что ты, Герм, – я глажу её по волосам, и взгляд Рона обжигает мне пальцы. – Мы уже слишком взрослые для необдуманных поступков.
Скептицизм в её глазах до того смешон, что я непременно расхохотался бы, если бы мог сейчас выдавить из себя хоть что-то, кроме насквозь лживого «Всё будет в порядке».
Гермиона уходит. Мы смотрим ей вслед.
Никто из нас не произносит ни слова, пока мы – две угрюмые фигуры – ищем уединённый уголок. В тёмном коридоре, кроме нас, остаются только косые линии стен и немигающие глаза ламп. Рон садится на подоконник, цепляется пальцами за белый скол, будто боясь упасть, опускает голову низко-низко; отросшие тёмно-рыжие пряди лезут в лицо, прячут от меня его взгляд. Я отчего-то боюсь этого взгляда – что в нём будет? Непонимание? Презрение? Отвращение?
Футболка у него белая-белая. Как первый снег. Я почему-то прикипаю взглядом к этой футболке. В левом уголке – эмблема какого-то футбольного клуба. Я никогда в них не разбирался, но Рон – Рон обожает футбол. Может быть, ему стоило бы стать футболистом.
По крайней мере, будь он им, этого разговора никогда не случилось бы.
Рон всегда ненавидел Снейпа. Кажется, с первого нашего появления здесь, когда Снейп, надменный, остролицый, носатый, вздёрнул подбородок и холодно объявил, что ждёт от нас многого и что не собирается учить кучку безмозглых баранов. Да, тогда я тоже его ненавидел – за насмешливое высокомерие, с которым он смотрел на нас, вчерашних школьников, за ледяной взгляд, за презрение, которое источал каждый его жест; он будто говорил нам: «Вы ничего не стоите. Никто из вас».
Это теперь я знаю, что Снейп умеет быть другим. Что дело не в его высоком самомнении и не в предвзятости, которую мы ему приписывали. Что думал бы я о тех, кто, встав на путь спасения человеческих жизней, малодушно пытался бы избежать возлагаемой на них ответственности? Не было ли бы мне обидно, горько и страшно за будущее людей, чьи судьбы однажды окажутся в руках нынешних недоучек? Рону этого не объяснишь. Мне кажется, даже попытайся я, он не поймёт, такая глухая ярость загорается в его глазах при виде Снейпа…
Украдкой оглядываюсь. Я рад, что Гермиона ушла. За кого бы она была здесь? За него, за меня или за нашу дружбу? Я не знаю, кого она предпочтёт, если Рон заставит её выбирать; Снейп как-то обронил ненароком, что любовь делает людей неосмотрительными, лишает рассудительности. Любовь… глупое злое слово.
Рон молчит. Царапает ногтем подоконник, и звук едва слышный, но неприятный; мне кажется, мой слух усилился многократно, раз я различаю тот глухой писк, с которым его палец проезжается по белой поверхности. Рон молчит. Копит в себе слова, мысли или эмоции – не знаю. Сосёт под ложечкой. Я не должен нервничать, ему не в чем упрекнуть меня; Снейп всего лишь придержал меня, чтобы я не рухнул на пол и не расшиб себе затылок. Снейп не позволил себе ничего лишнего – только скупые, отточенные движения, прикосновения, в которых из личного – лишь мои надежды на большее.
Я до сих пор чувствую горьковатый привкус во рту. Привкус дурацкого чувства, на которое я не имею права, – разочарования.
– Значит, теперь ты со Снейпом, – вдруг глухо произносит Рон. Он неуклюже сводит плечи, будто стараясь стать меньше, впечатывает большие ладони в обтянутые джинсами колени. И вскидывает голову – так резко, что я по привычке вздрагиваю. Вглядывается в моё лицо с надеждой и мольбой, произносит почти просящим тоном: