– О Господи! – отшатываюсь, испуганный и изумлённый, слишком резко делаю шаг назад, ноги подгибаются, я падаю, больно ударяясь копчиком, отползаю дальше, моргаю, глаза слезятся и болят, мне впервые в жизни хочется быть слепым, потому что морозилка кишит жирными ленивыми мухами, снующими взад-вперёд по стенам маленькой ледяной тюрьмы, и мясо – свежее мясо, купленное только вчера – всё пестрит белыми прожилками созревающих личинок, и вонь, тяжёлая вонь накрывает меня с головой, одна из мух, самая большая, подлетает ближе, тычется в щёку, будто норовящая лизнуть собака, я взмахиваю руками в бестолковом отвращении…
И просыпаюсь.
Я вскакиваю, старенькая тахта жалобно скрипит, протестуя против столь резких движений, я – бешеный взгляд, дрожащие пальцы, нервные жесты – оглядываюсь, принюхиваюсь… пахнет вот-вот обещающими распуститься цветами в причудливых горшках, усеивающими подоконник, и вечерней прохладой. За окном клубятся сумерки. Моя футболка насквозь промокла от пота.
Не чувствуя ног, я иду на кухню, открываю холодильник, распахиваю дверцу морозилки – мясо как мясо. Если верить этикетке, свежее.
Меня мутит, перед глазами – слишком чёткая и яркая – встаёт картинка: неторопливая муха, забирающаяся глубже в размороженное прогнившее нутро, новые личинки, копошащиеся под розовым налётом…
Мясо летит в мусорный бак, а я – одеревеневшие плечи, влажные виски, прикушенная губа – остаюсь один на один с собой.
– Боже. Боже, – голос меня подводит. – Нужно больше спать, Гарри, тебе начинает мерещиться всякая чертовщина… просто сон. Просто сон, всё… всё.
Я повторяю это до тех пор, пока сам не начинаю в это верить. И всю мою уверенность в том, что мне приснился обыкновенный кошмар, рушит только одно.
Лежащий под кухонным столом учебник по медицинской терминологии.
***
В конечном итоге мне требуется несколько часов на то, чтобы прогнать из груди вязкий холодок страха и заставить себя хотя бы сходить в душ. Уговариваю себя, как могу, уверяю, что я всего лишь хожу во сне, или что от недосыпа мои мозги потихоньку сворачиваются, как прокисшее молоко, или что я начинаю путать сны и реальность. Последнее на самом-то деле страшнее всего. Этой ночью я вновь почти не сплю – собираю себя из неуверенных, перепуганных обрывков, сшиваю. Обещаю, что куплю седативных. Или хотя бы снотворных. Забываюсь только под утро, раскинувшись на скомканной простыни, и встаю спустя три часа ещё более измученным.
– Гарри! – Гермиона открывает рот, будто порываясь что-то сказать, но я только качаю головой и в коротком усталом объятии прижимаюсь носом к её виску. Она на секунду вздрагивает, будто моё прикосновение пугает её, но тут же расслабляется, льнёт ответно, в по-дружески доверчивом жесте опускает пальцы мне на плечи. Проходящий мимо студент залихватски свистит, и ревнивый Рон грозит ему кулаком, почти сразу выдёргивая подругу из моего захвата.
– Давай, приходи в себя, дружище, – говорит он после пары, опуская на стол передо мной стаканчик с горячим кофе. – Если Снейп увидит, что ты на его занятии носом клюёшь, голову оторвёт и в задницу затолкает.
Я со слабой ухмылкой салютую ему стаканчиком.
В аудиторию мы входим со священным трепетом. Окна открыты нараспашку, здесь так холодно, что я моментально замерзаю даже в наброшенной на плечи куртке, кто-то из девочек подталкивает Рона – самого высокого и крепкого – вперёд, и он проходит вдоль длинной полосы подоконников, методично закрывая окна. Снейпа ещё нет, но все усаживаются на места и больше не шевелятся. Если он придёт через минуту, то те, кто придёт через две, в аудиторию допущены не будут. Тиран и деспот местного разлива.
– Ну и дубак, – шёпотом жалуется мне севший рядом Невилл, и я киваю со вздохом, а после, подумав, просовываю руки в рукава куртки и застёгиваю узкую молнию. Этот звук почти оглушителен в гробовой ожидающей тишине. Сколько мы сидим так – даже не открывая учебников, – я не знаю, должно быть, несколько минут; Снейп врывается в аудиторию стремительно, так, что полы длинного расстёгнутого пальто облизывают его лодыжки, нервным отточенным шагом проходит к кафедре, разворачивается и резко, так, что я замечаю, как замирают на секунду плечи сидящей впереди Лаванды, бросает:
– Счастлив видеть, что каждый из вас сегодня соизволил посетить мою пару. Мисс Миджен, – его глаза становятся холодными, и девчонка, пропустившая прошлое занятие, невольно сглатывает. Снейп усмехается одними уголками губ, приглашающим жестом указывает на доску. – Прошу. Расскажите нам про мышцы.
Пока она, краснея, бледнея и запинаясь под хищным взглядом злопамятного преподавателя, выдавливает из себя слова, я стараюсь спрятать руки под кутку; мне чертовски холодно, хотя на мне тёплый свитер, и я не знаю, куда деть коченеющие пальцы. Невилл удивлённо смотрит на меня – сам он несколько минут назад скинул ветровку, – легко прикасается к плечу, спрашивает обеспокоенно:
– Гарри, ты в порядке?
– Д-да, – выталкиваю непослушными резиновыми губами, особенно крупная порция мурашек падает на спину, и меня передёргивает. Пытаюсь записать что-то из невнятного бормотания девчонки (я не готов, и если меня вызовут, всё, что мне останется, – неуверенно повторять её слова), но ручка скачет, соскальзывая со строчек, и оставляет синие полосы на тетрадном листе. Невилл прикасается к моей руке – и тут же отдёргивает пальцы, хрипло восклицая:
– Да они же ледяные!
Я роняю голову на парту, уже зная, что будет дальше. Конечно, зная. Невилл, Невилл – ты как всегда…
Его глухое восклицание привлекает внимание Снейпа. Два внимательных глаза – глаза хищника, нашедшего себе новую добычу – останавливаются на мне, и, небрежным взмахом руки прерывая кусающую губы Миджен, он приближается к нашей парте.
– Вижу, кто-то хорошо проводит время, – вкрадчиво мурлычет Северус Снейп, нависая надо мной. – Мистер Поттер, не желаете ли что-то добавить к выступлению мисс Миджен?
И тут же – пулемётной очередью – вопросы:
– Может быть, изобразите строение мышцы? Или расскажете о вспомогательных аппаратах? В чём заключается основная работа мышц? Какие мышцы называют антагонистами, какие – синергистами?
Я молчу, упрямо игнорируя дрожь и пульсацию в висках, не поднимаю на него глаз. Снейп цокает языком (хотя я знаю, знаю, что в его взгляде – удовлетворение), нарочито огорчённо покачивает головой.
– Так-так-так… похоже, вы не уделили достаточно внимания этому вопросу. Что же помешало вам как следует подготовиться? Поттер, – мягко, почти шёпотом, но бьёт не хуже хлыста, – когда преподаватель беседует с вами, вы должны смотреть на него, а не на парту.
Я вскидываю глаза, впиваюсь в него больным усталым взглядом, в черноте его зрачков мелькает искорка (я почти уверен, что это – понимание), и безжалостный Северус Снейп, доводящий до ручки каждого, кто осмелился прийти к нему неподготовленным, после секундного промедления решительно отворачивается, бросая мне через плечо:
– На следующем занятии я непременно спрошу вас, Поттер. Прошу, мисс Миджен, продолжайте.
Я дышу глубоко и медленно, как счастливец, в последний момент избежавший смертной казни. Однокурсники смотрят на меня как на блаженного. Я со стоном опускаю голову обратно, и парта холодит мне лоб. Снейп не смотрит на меня и не обращается ко мне до конца пары, но Невилл буквально вжимается боком в моё плечо, когда его атакуют вопросами. Я чувствую себя глубоко больным – настолько, что даже Северус Снейп меня в этот момент не волнует.
Пара заканчивается, и мы, нагружённые огромным домашним заданием, выползаем из аудитории. Я уже у двери, когда в спину мне долетает негромкое:
– Мистер Поттер, останьтесь.
Встревоженный Рон кидает на меня обеспокоенный взгляд, но Снейп недовольно вскидывает бровь, и друг моментально ретируется. Мы остаёмся вдвоём – я против хищных глаз и ядовитого языка. Так, верно, чувствует себя кролик, вокруг которого смыкаются кольца очень большого и очень голодного питона.