И это мучительно напоминает мне Северуса Снейпа.
Я мотаю головой и едва не проливаю жидкий крем мимо.
– Дай сюда! – тётя тут же отбирает его у меня и наносит последние штрихи сама. Ещё минута – и пирог, лежащий на противне, отправляется в духовку. Тётя Петуния выпрямляется, утирая пот со лба, и кивает сама себе:
– Теперь около часа. Ты, – взгляд на меня, я едва не вздрагиваю, – пойдём. Расскажешь мне, что случилось.
– Разве я не могу навестить тебя просто так? – спрашиваю я, следуя за ней в гостиную. На завязке фартука вот здесь, слева, крохотное пятнышко, и как она его проглядела… Тётя оборачивается, сурово смотрит на меня. Отрицательно качает головой. И чуть насмешливо отвечает:
– Пожалуй, я бы поверила в эту отговорку, но, Гарри… – она так редко зовёт меня по имени, что я вскидываю голову. Тётя Петуния садится в кресло, жестом предлагая мне сесть в стоящее рядом. И вздыхает. – Боюсь, твой отнюдь не цветущий вид – лучшее свидетельство того, что у тебя что-то произошло. И потом… когда это ты навещал меня без повода?
Щекам становится жарко – запоздалый стыд приходит из ниоткуда, заливает лицо румянцем, я глупо открываю рот, мычу:
– Я… тётя Петуния…
– Пустое, – она прерывает меня взмахом руки. И вдруг дарит мне почти улыбку. – Я понимаю, наши отношения оставляют желать лучшего, и…
– Нет, – вдруг говорю я. Неожиданно для нас обоих. И повторяю чуть увереннее:
– Нет, я… я только тебе могу…
Вздыхаю. Мне нужно набраться сил и смелости – это тяжело, рассказывать о подобном, но к кому ещё мне пойти, если не к сестре моей матери?
– Ты же знаешь, как на самом деле умерли мои родители, верно? – тихо спрашиваю я, и моя тётя – тётя, которую я столько лет ненавидел и которая, как казалось мне, столько лет ненавидела меня – вздрагивает всем телом. Потом подаётся порывисто вперёд, хватает меня за пальцы, вглядывается в мои глаза почти с мольбой:
– Ты же не…
Вместо ответа я прикасаюсь к шее. Мне даже не нужно оттягивать ворот свитера – тётя Петуния мрачнеет. Сводит вместе тощие острые колени. Принимается разглаживать несуществующие складки на кристально-белом фартуке. Её голос – визгливый, резкий голос – дрожит, когда она шепчет:
– Я надеялась, что это коснулось лишь их. О, Гарри…
Я не решаюсь обнять её – не хватает мужества. Да и вряд ли она простила бы мне эту мою слабость; тётя Петуния возвращает себе самообладание спустя минуту, вскидывает голову и ровно произносит:
– Что ты собираешься делать?
– Я хотел… – мой голос ломается. – Я хотел спросить совета.
Она выглядит удивлённой, будто никогда не подумала бы, что я могу просить совета у неё. Впрочем, я её понимаю.
За окном – чернильно-чёрное марево. В духовке потихоньку готовится пирог. Тётя Петуния сидит рядом со мной в гостиной и смотрит на меня выжидающим хищным взглядом. Чёрт побери, как у них много общего!..
Мне нужно говорить. Говорить об этом с ней – да с кем угодно вообще, но с ней особенно – тяжело, это всё равно что вывернуть себя наизнанку, перекроить, выразить словами всё равно не получится. Я знаю, так бывает всегда.
– Что, если, – я делаю вдох, – если есть человек, которого я… который мне нужен? Что, если мои шансы ничтожно малы, и я рискую никогда не отпраздновать свой двадцать первый день рождения? Могу ли я поступиться правилами морали и собственным достоинством ради… ради того, чего я…
Спотыкаюсь на слове «хочу». Замолкаю. Стискиваю пальцы. Сейчас она выгонит меня прочь – нелепого, не повзрослевшего, по-прежнему ищущего подсказки. Сейчас она, эта твёрдая женщина, духовной силы которой я почему-то столько времени не замечал, выставит меня вон и…
– Кто он? – вместо того, чтобы накричать на меня, спрашивает тётя Петуния. Я изумлённо поднимаю на неё глаза. Закусываю губу. Выдавливаю:
– С чего вы взяли, что это именно «он»?
– Гарри, – её голос неуловимо теплеет, – допускаю, в этом есть и моя вина, я не дала тебе многого… ты всегда слишком стараешься жить по правилам, не допуская иных вариантов. Будь человеком, к которому ты испытываешь чувства, девушка, ты бы не сомневался, правда? – она смотрит на меня с пониманием и участием, моя Железная Леди.
– А я думал, ты ненавидишь геев, – шепчу, преодолевая предательский спазм в горле. – Как тех двоих, поселившихся по соседству…
– Я это… не одобряю, – моя тётя почти улыбается. – Но ты, в конце концов, всегда был странным мальчиком…
И мы смеёмся оба – легко и просто, будто я не признался ей минуту назад в том, что что-то испытываю к мужчине.
– Так кто он? – тётя Петуния по-птичьи склоняет голову набок. Я сперва теряю гласные – произнести его имя… всё равно что выговорить скороговорку, набрав в рот камней: хрустит на зубах.
– Мой декан и преподаватель анатомии, – наконец говорю я, – профессор Снейп.
Её глаза расширяются. Я даже начинаю думать, что вот сейчас-то границы терпимости моей тёти окажутся нарушены; но она вдруг подскакивает на ноги, нервно и суетливо принимается нарезать круги по комнате и, рывком поворачиваясь ко мне, хрипло спрашивает:
– Неужели Северус?..
Я давлюсь воздухом. Вскакиваю тоже. Восклицаю:
– Вы знакомы?!
Тётя Петуния трёт переносицу. Замирает у окна. Я – сгусток восторга напополам с непониманием и злостью на Снейпа за молчание – замираю тоже. Жду. Говори, говори, пожалуйста!
Она не смотрит на меня – её взгляд устремлён на улицу, и один бог знает, что моя тётя там видит. Её голос, когда она говорит, подрагивает.
– Разумеется, мы были знакомы, он же был большим другом Лили, – тётя чуть заметно усмехается. – Признаться, я так отчаянно им завидовала, они учились в Лондоне, у них было столько планов… о, Гарри. Он всегда казался мне чуточку странным, этот Северус – нелюдимый, угрюмый, замкнутый. Но как его преображала Лили! Я была уверена, что… – она осекается. Но потом упрямо, преодолевая себя, договаривает:
– Я была уверена, что они вместе.
– Они же просто дружили! – восклицаю я, представляя, как кто-то сватал бы мне Гермиону, и едва заметно морщусь. Тётя Петуния кивает.
– Верно, друзьями, – говорит она с крохотной заминкой. – Но разве дружба – не форма любви?
Я замолкаю. Ответить ей мне нечего. А тётя Петуния по-прежнему не смотрит на меня. Не знаю, что она во мне видит, напоминание о погибшей сестре или просто досадное недоразумение… не знаю.
– Когда Лили привела ко мне Джеймса Поттера, заявив, что он – её жених, – говорит Петуния, – я сразу заметила, что он…
Тётя неопределённо взмахивает рукой, указывая на мой воротник, и я морщусь, украдкой потирая шею. Это и правда сложно не заметить. Молчу, боясь спугнуть момент, но тысяча вопросов роится в моей голове.
– Я пыталась её отговорить, – глухо произносит тётя. – Но она ничего не видела и не слышала. Любовь сделала её такой слепой… этот Джеймс всё смеялся, твердил, что уж он-то со всем справится. Но я не верила. Я никогда ему не верила. Ты прости, ты так походил на него в детстве… – она поворачивается ко мне и смотрит на меня почти с нежностью. – Просто копия, вылитый Джеймс! Я знала, в тебе должно было быть что-то от Лили, но внешность…