– Помочь?
– О, Гарри, – она не оборачивается, только коротким жестом подзывает меня к себе. – Я уже всё приготовила. Расставь тарелки.
Я накрываю на стол, и тётя выкладывает в тарелки пышную бело-жёлтую массу яичницы. Потом вытирает руки, машет мне, замершему у стола:
– Сядь уже! И ешь. Вернон подвезёт тебя до станции.
Я успеваю наколоть желток на вилку и одним чудом не роняю его на пол от этих слов. На всякий случай отставляю тарелку подальше от себя. Осторожно уточняю:
– Дядя Вернон? Тут идти-то полчаса, я могу и…
– Там ливень, – отрезает тётя, – а кроме того, мне нужно в магазин. Скажи «спасибо» и прекрати спорить, неблагодарный мальчишка!
Я невольно улыбаюсь неподдельному возмущению в её голосе. И ем.
В доме так тихо, мне кажется, вот-вот грянет буря. Но дядя Вернон, спустившийся к завтраку, ничего мне не говорит: он вообще меня игнорирует, даже не смотрит. Ест быстро, глотает бекон не жуя и между делом роняет:
– Туни, Мардж собирается приехать.
Тётя Петуния всплескивает руками:
– Её только не хватало! Учти, если очередной её четырёхногий любимец напугает Габби, я выдвину ультиматум! Пусть приезжает без своры собак, рычащих по поводу и без, а иначе…
Так я узнаю, как зовут мою племянницу. А кроме того, обнаруживаю, что многое всё-таки изменилось. Тётя Петуния раньше никогда не высказывалась против тётушки Мардж – даже когда один из кровожадных бульдогов больно, до синяка, укусил меня за руку. Правда, после этого во все визиты тётушки Мардж меня отправляли к миссис Фигг, но я думал, что…
Значит, это была забота?
Странная мысль.
– Ты готов, мальчик? – хмуро обращается ко мне после завтрака дядя Вернон и, поглаживая тугой круглый живот, тяжело поднимается на ноги. – Давай быстрее, я не собираюсь ждать целое утро.
Я пожимаю плечами и выхожу на улицу первым.
Тисовая улица проснулась: повсюду унылые лица и чахлые цветы. Кто-то поливает клумбы, кто-то моет машину – вечная, повторяющаяся изо дня в день панорама, которую теперь я рассматриваю почти с восторгом. А вот и одна из кошек миссис Фигг – я ни за что не вспомню её клички, но вряд ли когда-нибудь забуду, как этот огромный пушистый комок мурлыкал у меня на коленях, изредка ласково прикусывая мои пальцы.
– Чего встал? – дядя Вернон сверлит меня взглядом глазок-бусинок. – Шевелись, у меня мало времени.
Он потрясающе любезен – оттого ли, что позади маячит надевающая тонкие перчатки тётя Петуния?
Всю дорогу дядя молчит и косится на меня в зеркало заднего вида, что-то мучительно обдумывая. Тётя Петуния, невозмутимая и спокойная, сидит рядом. Она на меня не смотрит и со мной не заговаривает, но я отчего-то знаю, что в случае необходимости она встанет на мою сторону. Странно – это так греет, что даже промозглым холодным утром я не замерзаю.
Дядя Вернон притормаживает у супермаркета, и тётя вылезает из машины, напоследок ободряюще мне улыбнувшись. Она не прикасается ко мне, но я почти чувствую, как её тонкие пальцы сжимают моё запястье. Секунду мы оба – я и дядя Вернон – смотрим на то, как исчезает в дверях магазина её худая фигура, а после дядя жмёт на газ. До станции остаётся всего ничего, и, к моему счастью, дядя продолжает молчать.
Но уже у вокзала, припарковавшись, он поворачивается и, глядя на меня в упор, произносит:
– Вот что, мальчик. Может быть, Петуния и скучает по тебе, но я, я – ни секунды. Мы растили тебя, как своего собственного ребёнка, мы делали для тебя всё, и, в конце концов, мы полностью выполнили свой долг перед твоими, – он презрительно кривится, – родителями, так что не вижу ни одной причины, по которой тебе стоит здесь появляться.
– Я приехал не к вам, – холодно напоминаю я. – Я приехал к тёте Петунии.
Его лицо багровеет. Я жду, что дядя взорвётся криком, но он внезапно успокаивается. Только нервно барабанит пальцами по рулю.
Я знаю, что он хочет сказать: в отличие от тёти, у него ко мне никаких родственных чувств нет. И это взаимно. И я понимаю. Мне нет нужды объяснять такие простые вещи; поэтому я только пожимаю плечами и говорю:
– Я не хотел вас тревожить. Планировал уехать ночью.
– Мы делали для тебя всё, – повторяет дядя Вернон. Видимо, для очистки совести. Я коротко киваю:
– Да, дядя.
Он, массивный, краснолицый, медлит пару секунд, видимо, ища слова, но не находит – грузно ворочается на сидении и выдыхает полуприказным-полупросящим тоном:
– Не приезжай больше.
Я молча вылезаю из машины, оставив его последнюю фразу без ответа. Странно, у меня даже не портится ощущение – неприязнь дяди на вкус горчит, но она, по крайней мере, искренна.
Дорогу до Лондона я не запоминаю – то ли задрёмываю, то ли просто ухожу в свои мысли. Мне слишком многое нужно обдумать, я действую на автомате, когда спускаюсь в метро… и только у двери дома Снейпа понимаю, что добрался до места назначения. На мой короткий стук – я не решаюсь отыскать припрятанные где-то здесь запасные ключи, мне слишком страшно, что я больше не желанный гость в этом доме – мне отвечают тишиной. Больше минуты, бесконечной, долгой минуты, я не дышу, ожидая, что вот-вот что-то произойдёт…
– Поттер, – стоящий на пороге Снейп скрещивает руки на груди. Его усталый тёмный взгляд наваливается на меня огромной тяжестью. Под его глазами синяки, а губы искусаны. Он… ждал меня?
О господи.
Я порывисто – раньше, чем он успеет закрыть дверь, если захочет – шагаю вперёд, переступая порог, и сжимаю его ледяные ладони. Снейп смотрит на меня с холодным непониманием, вскидывает бровь:
– Что-то случилось?
– Паук, – говорю я тихо и хрипло. – Паук двигается.
Выражение его лица меняется – цепкие пальцы ловят мой подбородок, пробираются ниже, под свитер, готовясь отогнуть ворот… Я мотаю головой, вырываюсь из хватки, выдавливаю:
– Нет, не надо.
– Поттер, что за неуместное смущение… – начинает Снейп. Я смотрю на острый скол его кадыка, на худые плечи, на то, как он, морщась, отбрасывает со лба лезущие в глаза волосы. И закрываю дверь, позволяя ей с тихим щелчком захлопнуться позади меня. А потом чуть улыбаюсь:
– Я могу попросить вас кое о чём? Напоследок.
«Напоследок» его ударяет: я вижу, как Снейп зло щурится, как открывает рот, готовый уязвить меня ядовитыми словами… Я не даю ему ни шанса ответить – подхожу ближе, опускаю ладонь на недовольно кривящиеся губы, лаская подушечками шероховатую искусанную кожу, и мягко произношу:
– Я не попрошу вас ни о чём больше. Только маленькая уступка. Пожалуйста.
– Чего ты хочешь? – глухо спрашивает Снейп, перехватывая моё запястье и убирая ладонь от губ. Я медлю. Смотрю на тяжёлую грязную прядь, заправленную за ухо, на синеватые островки щетины, на слишком глубокие для человека его возраста морщины… Желание – глухое, перманентное, отчаянное желание, с которым я ничего не могу поделать – никуда не девается. Я смотрю на «лучики» в уголках его глаз, на узкий длинный нос, должно быть, не раз сломанный в прошлом, и тихо, но твёрдо говорю, не позволяя ему отвести взгляд:
– Займитесь со мной сексом.
========== Desipere in loco ==========
Позади меня дверь, но отступать некуда: его ярость и недоумение – я ждал этих эмоций, я знал, что увижу именно их – не оставляют шанса сбежать. Снейп нависает надо мной рассерженным ястребом, хватает за плечи, шипит:
– Поттер, ты в своём уме?
Я отказываю себе в смущении и твёрдо отвечаю, дерзко вскидывая подбородок:
– Вы хотите меня.
Моим пальцам наконец-то хватает силы для того, чтобы скользнуть по его груди, благо он близко, так близко, что можно разделить с ним дыхание; я соскальзываю ладонью на низ его живота, ползу миллиметр за миллиметром, надавливаю на твёрдый член, спрятанный за слоями одежды. И повторяю почти торжествующе:
– Вы хотите меня.
Приятное открытие оставляет горькое послевкусие, словно я вытребовал у него пытками это желание.