И пусть.
Если есть нешуточная вероятность того, что жить мне осталось неделю, все средства хороши. И я приникаю порывисто губами к его зло искривлённым губам, целую жарко и настойчиво, даже зная, что сейчас он, подрагивающий от гнева, не ответит на поцелуй, скольжу языком по неприступному углу рта, жмусь… Он меня не отталкивает – отбрасывает почти, так, что я больно прикладываюсь спиной об стену, нависает сверху, рычит, глядя на меня расширенными чёрными глазами:
– Что тебе стоило это проигнорировать? Найти кого-то ещё? Чёрт бы тебя побрал, Поттер, чёрт бы тебя!..
Ответный поцелуй огнём опаляет мои губы, во рту становится солоно и кисло, но я не протестую, ни за что – я льну к нему, оплетаю его руками и ногами, не позволяя сдвинуться на миллиметр, я царапаю его голые плечи коротко обрезанными ногтями, и паук во мне восторженно копошится, будто говоря: давай, подпусти его ближе, отрави его!..
Я впервые солидарен с этой тварью.
У Снейпа нежная кожа – какое неожиданное открытие. А шея по-прежнему спрятана за плотной завесой шарфа. И, пока он, ещё не остывший, но уже возбуждённый достаточно, чтобы не заметить моего действия, прижимает меня к стене, я непослушными дрожащими пальцами развязываю причудливый тугой узел. Шарф – завеса – падает на пол, и я застываю.
Снейп отшатывается так резко, словно его ошпарили кипятком; прижимает ладонь к шее, но тщетно – узкой кисти не спрятать широких узоров шрамов. Его лицо почти болезненно морщится, губы искажает гримаса злой усмешки, и Снейп – словно бы и не тот человек, который секунду назад тяжело дышал мне в губы – ещё хрипло после поцелуя бросает:
– Нравится, Поттер? Нравится? Всё ещё хочешь? Так смотри, смотри! – ещё немного, и эта гримаса перерастёт в истеричный смешок.
Я и смотрю. Смотрю, как широкие прожилки шрамов убегают под подбородок и за ключицы, смотрю, как бугрится розовая, должно быть, очень чувствительная кожа, смотрю, как резко контрастирует с почти мраморной белизной его тела этот уродливый нарост…
Я перехватываю его запястья раньше, чем Снейп успевает уйти, тяну на себя, вжимаюсь пылающими губами в ребристую поверхность шрамов. Он вздрагивает в моих руках, бьёт наотмашь ледяным тоном:
– Немедленно отпусти меня!
Я глажу осторожными неловкими поцелуями каждый рельефный скол его шеи, и кислород, смешавшийся с хорошо замаскированным страданием на чужом лице, выжигает мои лёгкие. Снейп сильнее меня, но что-то – может быть, даже капризный бог – позволяет мне удерживать его на месте, хотя он выкручивает худые запястья, стараясь вырваться из хватки. Глаза у него закрыты, на шее пульсирует синяя венка. Я прикасаюсь к ней ртом нежно и мягко, как дети прикасаются к хрупким бабочкам, провожу пальцами по его напряжённой спине. И выдыхаю:
– Всё ещё хочу.
Он не расслабляется – его плечи каменеют ещё сильнее, но, когда я отпускаю его запястье, Снейп не делает попытки отстраниться. И не открывает глаз. Веки у него тонкие-тонкие, с тысячами синевато-фиолетовых прожилок, слишком заметных на такой бледной коже, и мне хочется поцеловать каждую, но я – глупый – не решаюсь. Снейп тяжело вздыхает. Я добиваю его контрольным:
– Или мне придётся предложить себя первому встречному.
– Поттер, – его брови насмешливо взлетают вверх, губы подрагивают, словно он прилагает усилия, чтобы не рассмеяться, и я украдкой перевожу дух: буря миновала. – Вы знаете, что это называется вымогательством?
– Скорее грамотной аргументацией, – я не удерживаюсь от улыбки. Когда я тянусь за поцелуем, он отвечает мне – ещё неловко, будто надеясь (или боясь), что я передумаю, но я уже знаю: Снейп меня услышал.
Северус Снейп будет моим – пусть даже я выторговал его обманом.
Весьма условный, очень сомнительный приз, но я чувствую себя победителем – и даже лучше, намного, намного лучше.
Он не дёргается и не вырывает руку, когда я робко переплетаю наши пальцы. Только фыркает. И говорит мне негромко:
– Ты же понимаешь, что это может быть не слишком приятно, я не…
Я затыкаю его поцелуем, прихватываю его нижнюю губу, забираюсь языком в горячий тесный рот, и Снейп хрипло, вибрирующе стонет, прижимаясь ко мне ближе. Одного этого звука хватает, чтобы меня пробрало мелкой дрожью; во мне набирается столько нерастраченной, глухой нежности, что я обхватываю его некрасивое лицо ладонями и покрываю торопливыми жадными поцелуями, и Снейп опускает тяжёлую ладонь на мой затылок, сдавленно шепча:
– Не торопись, не торопись…
Весь мой прошлый опыт оказывается бесполезен и убог; я, оказывается, ровным счётом ни-че-го не знаю о сексе. Снейп гладит мои бока, забираясь ладонями под свитер, сжимает так, словно готов оставить синяки, а потом вдруг опускается на колени, и я вздрагиваю, и хватаюсь за его волосы, и бормочу, глотая стоны:
– Что ты, не на…
– Заткнись, Поттер, – почти нежно отвечает мне Снейп и стягивает с меня джинсы. Я непроизвольно вскидываю бёдра, шиплю, когда его язык ласкающим влажным прикосновением касается боксеров, зажимаю рот ладонью и вгрызаюсь зубами в кожу; я весь – оголённый нерв, каждое его прикосновение ко мне, методичное, умелое, отточенное, рождает во мне какофонию стонов и животных полузадушенных поскуливаний. Снейп – Северус, Северус, Се-ве-рус – тянет вниз мои боксеры, мучительно медленно, будто ему доставляет удовольствие дразнить меня трением ткани, обхватывает горячей сухой ладонью член, гладит большим пальцем головку… Меня едва ли удержат ноги – так дрожат колени, что я давлюсь выдохом и едва не падаю.
В следующую секунду всё во мне переворачивается и взрывается – Северус Снейп обхватывает головку губами и, подаваясь вперёд, позволяет моему члену скользнуть в его расслабленное горло. Я почти кричу, конвульсивно дёргаюсь, больно оттягиваю длинные пряди его волос, но он ни словом, ни звуком не выдаёт своего удовольствия – только берёт глубже, сглатывает, и одно это движение доводит меня до грани. Я кончаю до обидного быстро, не успев даже предупредить его, и, едва посторгазменная слабость отпускает меня, отшатываюсь. Северус Снейп медленно отстраняется; в уголке его рта – влажный подтёк спермы. Я запутываюсь в штанинах джинсов, почти падаю на колени – сил нет стоять, – обхватываю его плечи, шепчу порывисто, стирая проклятую струйку большим пальцем:
– О господи, господи, прости, я…
– Поттер, – хрипло-хрипло произносит Снейп, но я только жмусь к нему ближе, боясь, что сейчас он оттолкнёт меня, и глажу, глажу, глажу… Он хватает меня за руки, встряхивает, ещё чуть сипло, но твёрдо произносит:
– Гарри.
Я раньше не знал, что моё короткое имя, самое обычное, очень распространённое, можно произнести с такой интонацией. Одно это заставляет меня замолчать. Снейп притягивает меня к себе, касается губами моих, говорит чётко, глядя мне в глаза:
– Всё нормально.
– Но я… – щёки горят. Снейп раздосадованно морщится, с явным трудом поднимается на ноги, тянет меня за собой, вынуждая встать тоже, и, к моему полнейшему стыду, натягивает мои боксеры обратно и застёгивает на мне джинсы. Потом проводит ладонью по своим губам, словно проверяя, не осталось ли там следов – господи, я, кажется, возбуждаюсь даже от этого, – и повторяет:
– Всё нормально. Какой ты ещё мальчишка… – в последней фразе – почти нежность. Снейп встряхивает головой, откидывает волосы со лба и спокойно, словно пять минут назад не произошло ничего необычного, говорит мне:
– Пойдём в гостиную. Расскажешь мне, где ты шлялся всю ночь.
Я растерянно смотрю на него и лишь спустя секунду обретаю дар речи. Тяну обратно, к себе, пока он не успел уйти в гостиную, спрашиваю ломающимся голосом:
– А как же… как же остальное?
Снейп изменяется в лице. Мне целую секунду кажется, что сейчас он презрительно усмехнётся, но он почти улыбается – и эта полуулыбка прячется не только в изгибе губ, но в каждой морщинке вокруг глаз и даже в коротких, но густых ресницах.