– К остальному ты ещё не готов. Позже, – мягко отвечает Снейп. Я опускаю ладонь на его пах, судорожно облизываю губы, выдавливаю:
– А ты? Я мог бы…
От мысли о том, что мне придётся взять так же глубоко, в горле поднимается горький ком. Снейп понимающе усмехается, отводит мою ладонь в сторону.
– В другой раз, – отвечает он и целует меня: коротко, почти целомудренно. Я чувствую на его губах вкус собственной спермы, но этот вопрос заботит меня только первую секунду – потом я перехватываю инициативу и углубляю поцелуй.
– Хорошо, – задыхаясь от новой порции эмоций, выговариваю я. И наконец-то позволяю сорваться с губ колючему ледяному имени «Северус».
Мне кажется, он собирается сказать что-то ядовитое, желчное, злое, что-нибудь вроде «Я не давал вам разрешения звать меня по имени, мистер Поттер», но Снейп, вопреки всем моим опасениям, глухо стонет и жадно приникает горячими губами к моей шее.
Уже после, выбравшись в ванную, чтобы почистить зубы, я глажу кончиками пальцев аккуратный алый след засоса, и что-то во мне – что-то восторженное, глупое, почти детское – восхищённо пищит, не желая замолкать.
***
Конечно, Снейп не позволяет мне прогулять – силком вытаскивает в университет, ещё и добавляет при том:
– Мне, Поттер, пустоголовый любовник не нужен.
«А мы любовники?» – хочется спросить мне, но я не рискую: у Снейпа слишком благодушное настроение, чтобы я рискнул разрушить его неосторожным словом. После разговора – разговора, который дался нам обоим очень тяжело, но, пожалуй, многое прояснил – Снейп вообще выглядит умиротворённым. Мне кажется, его порадовал тот факт, что я помирился с тётей, хотя вслух он ничего не сказал. Как не сказал и тогда, когда я осторожно заговорил о своей матери.
Любил ли он её? Или Лили Эванс и впрямь была всего лишь близкой подругой Северуса Снейпа?
И как мне теперь относиться к собственному отцу?
Это, оказывается, тяжело: менять своё мнение о том, кто с детства был для тебя пусть расплывчатым, но всё же идеалом. Я собирал сведения о Джеймсе Поттере с одержимостью фанатика, ловил упоминания о нём в редких разговорах с тётей Петунией, в болтовне миссис Фигг, к которой меня часто сплавляли на время отъездов Дурслей… И хотя тётя никогда не говорила о моём отце ничего хорошего, а миссис Фигг скрипуче называла его «не взрослеющим хулиганом», я был уверен, что это – всего лишь следствие их пристрастности.
Моя мама могла бы выжить, послушайся она Северуса. И в то же время – разве сам Снейп не тогда сопротивлялся богу, оставившему ему такую память о себе?
– Это тоже были пауки? – тихо спрашиваю я уже в метро, прикасаясь пальцами к его шарфу, и Снейп слегка мрачнеет. Он долго молчит, потом неохотно отзывается:
– Змея.
И больше на этот счёт не распространяется. А я пытаюсь осознать, как так вышло, что у нас с ним были совершенно разные боги.
И совершенно разные методы воздействия.
Будто в напоминание о том, что мне ещё рано думать о богах «были», грудь начинает пульсировать. Тварь внутри лезет дальше, с маниакальной настойчивостью прогрызая слои мяса, и я могу лишь догадываться, отчего теперь эта боль не оглушает меня и не лишает чувств. Сила привычки – или своего рода анестезия? Думать об этом противно.
Мы расходимся на лестнице. Снейп, стремительный, худой, похожий на Бугимена из детских сказок в этом своём чёрном пальто, уносится на четвёртый этаж, а я плетусь на лекцию к профессору Люпину. Мне раньше так нравилось его слушать – но сейчас я не могу думать ни о чём, кроме того, что Ремус Люпин прошёл через то же, что и я.
Но помощь мне предложил не он.
Я не вправе осуждать его за стремление удержаться или за – что вероятней – неведение. Это просто глупая мысль, ни к чему не ведущая: всё могло бы быть иначе.
Если бы Ремус Люпин был моим якорем, он бы вытащил меня?
«Никто, кроме него, не сумеет», – сказал мне Альбус Дамблдор.
Я буквально падаю на скамью и вжимаюсь лбом в парту. Рядом слышится шевеление, но я открываю глаза только тогда, когда тёплая рука осторожно опускается мне на плечо. Возле меня устроилась Гермиона; она улыбается мне с тревогой и робкой надеждой, как будто ждёт, что я оттолкну её, но я только улыбаюсь в ответ. И выдыхаю:
– Привет.
– Привет, – подруга закусывает губу. Встряхивает густыми кудрявыми волосами. – Послушай, я знаю, что произошло. Вы оба такие дураки! Рон, он…
– Неважно, – я тру виски, качаю головой. – Рон остынет, и мы, может быть, поговорим нормально. Но не сейчас.
– Ты не сказал ему всего, правда? Нам обоим, – Гермиона щурится внимательно и огорчённо, будто она точно знает, что именно я от них скрыл. Но кто, кто мог подсказать ей? Снейп – ни за что, как и Дамблдор, я более чем уверен, что преподаватели не при чём. Неужели Забини? Украдкой бросаю на него взгляд. Забини поднимает голову, коротко усмехается. Я одними губами спрашиваю: «зачем?», и он едва уловимо пожимает плечами. Будто говорит мне, что я – малодушный трус, не нашедший в себе сил признаться друзьям в подобном.
– Гарри? – Гермиона не могла не заметить нашего молчаливого диалога с Забини. Я открываю рот, чтобы ответить ей… и обнаруживаю, что не могу произнести ни слова. Герми касается моей ладони с новой робкой улыбкой, но теперь уже дрожащей. И указывает на шарф, привычным удушливым кольцом стискивающий моё горло. Я не знаю, зачем до сих пор ношу его. Паук перебрался на грудь, и там его надёжно прикрывает футболка, но… Хватаюсь за шарф почти отчаянно.
– Я не буду настаивать на том, чтобы ты всё рассказал, мне достаточно прозрачно намекнули на происходящее, – напряжённо произносит Гермиона, сжимая свои колени. – Просто, пожалуйста… не прощайся с нами, хорошо?
Подтекст этой просьбы больно сдавливает мои рёбра, и я давлюсь вдохом. Что мне ответить ей, Господи? Что сказать? Как объяснить, что я сам едва ли осмелюсь поставить хотя бы цент на благополучный исход?
Я обнимаю её, утыкаясь носом в её волосы и вдыхая лёгкий травяной запах шампуня. Моя Гермиона, всегда понимающая много больше, чем мне бы хотелось, гладит мою спину, и плечи её вздрагивают, словно она плачет.
– На сегодняшней лекции мы поговорим о домашних божествах, – негромко произносит вошедший в аудиторию Люпин, и Гермиона, подозрительно шмыгая носом, уходит к Рону. Я оборачиваюсь, но Рон на меня не смотрит. Может быть, это и к лучшему. Кто знает, что я увидел бы в его взгляде? А если – отвращение? А если – ужас, который не могут, не должны вызывать друзья?
Как я буду жить с этим знанием?
Я в который раз не могу сосредоточиться на словах Люпина. Вроде бы простые формулировки, максимально доступные для тех, кто знакомится с философией на правах вольного слушателя, но суть ускользает, искажается. Домашним божествам принято было доверять, они были своего рода помощниками, теми, кого иногда именуют домовыми; прирученный бог – чем это не прекрасно? Если бы я только мог приручить того, кто уже влез ниже ключицы…
Грудь обжигает напоминанием. Знакомое имя щекочет затылок. Джонатан. Выцепивший из толпы развлекавшихся именно меня. Откуда-то знавший моё имя.
Применительно ли понятие богов-помощников к моей ситуации? И с чего я вообще взял, что Джонатан такой же?
И всё же я позволяю себе поверить в эту откровенно невероятную мысль. Моё сообщение – «Помнишь меня? Гарри. Из клуба. Мне нужна помощь» – отдаёт откровенным отчаянием. Но, может быть, оно и к лучшему. Короткий ответ приходит в конце пары. «Приходи».
Вопреки обыкновению своему, я решаю сообщить о намерении увидеться с Джонатаном Снейпу. Снейп, явно уставший после нескольких занятий, при моём появлении морщится, трёт переносицу, коротко кивает на полуоткрытую дверь:
– Перед тем, как начать говорить, потрудитесь позаботиться об отсутствии лишних ушей, мистер Поттер.
Мне приходится отойти от него – почему это тяжело? – сделать несколько шагов и закрыть дверь. Теперь Снейп выпрямляется, откладывает в сторону бумаги, которые проверял до моего прихода, вскидывает бровь. Я молчу, мнусь, рассматриваю носки ботинок, невесть из-за чего засмущавшись. Из-за того ли, что помню, как эти строгие губы скользили по моему члену? Думать об этом здесь, в его кабинете…