– Северус переживёт твою смерть, – мягко и жестоко говорит моя мать. – Как пережил мою. Ему придётся спасать ещё многих, ты будешь лишь одним из десятков таких же. Со временем он отпустит тебя.
– Он меня любит, – зло отвечаю я, сжимая зубы, и Лили Поттер грустно улыбается в ответ на эту полуложь.
– Удел живых – скорбеть и забывать, – тихо произносит она. Я вскакиваю на ноги. Я спорю, я перехожу на крик! Я хрипло и глухо доказываю ей, что не хочу, не могу, не собираюсь умирать, что у меня за плечами так мало лет, что я должен, должен, должен жить!
– Том вернул тебя не просто так, – говорит Лили Поттер, выпрямляясь вслед за мной. – Переиграть его ты не сможешь. Но здесь… здесь он не сможет дотянуться до тебя. Ну же, Гарри! – её лицо искажает гримаса нетерпения. – Пойдём! Тебе никогда не будет больно или страшно. Никто не сможет занять твоё тело и захватить твой разум. Тебе не придётся участвовать в играх сумасшедшего… пойдём!
Я мотаю головой, отступая, я выставляю впереди себя руки, будто эта смехотворная защита меня спасёт, я твержу ей:
– Я хочу вернуться, я хочу выжить.
Целую вечность моя мать – застывшее восковой маской лицо – молчит. Лишь после склоняет голову, крепче прижимая к себе младенца, и сдавленно произносит:
– Что ж. Это твой выбор, – в её словах столько разочарования, что моё сердце заходится лихорадочным болезненным стуком. Не смей, Гарри! Даже не вздумай дотронуться до неё! Разве настоящая Лили попыталась бы убить тебя? Даже если это было бы тебе во благо. Даже если.
– Тогда иди, – тихо отвечает она, указывая мне на неприметный дверной проём, и усмехается. – До скорой встречи, Гарри.
Я не успеваю ответить, что надеюсь не встречаться ещё долго, лет пятьдесят; моя мать с проснувшимся младенцем на руках исчезает, и я остаюсь один.
Я иду сквозь пламя, и языки огня оставляют розовые полосы на моих руках и ногах, но я едва ли ощущаю эту боль – во мне ещё живо воспоминание о мёртвом младенце на руках у погибшей женщины.
И о Томе Реддле, зачем-то вернувшем меня к жизни. Зачем-то нашедшем меня, испуганного и не знающего, что делать. Зачем-то позволившем мне уйти.
Что он знал обо мне?
И чего я сам о себе не знаю?
Я иду сквозь пламя, и всюду меня преследует полный отчаяния и боли голос матери; голос Лили Поттер, которую я боготворил и в которую верил, как верили древние в своих идолов. Лили Поттер, в руках которой девятнадцать лет была какая-то очень значимая и бесповоротно мёртвая часть меня.
Я иду сквозь пламя, и пламя говорит со мной, но я не отвечаю.
***
– Гарри! Профессор Снейп, он моргнул! – чей-то громкий голос врывается в пустоту, и я морщусь; сил на то, чтобы поднять руки, нет, и уши зажать нечем. Рядом ойкают, я слышу чьи-то торопливые шаги, кто-то глухо приказывает:
– Тихо. Дай-ка я посмотрю.
Я боюсь открыть глаза: под веками жжёт, словно туда насыпали песка, и разлепить ресницы удаётся не сразу.
Северус Снейп нависает надо мной, внимательно изучая мою грудь, а после – моё лицо. Когда мы встречаемся взглядами, он едва заметно усмехается:
– С возвращением, Поттер.
– С-северус… что… – голос меня ещё не слушается. Мне к губам подносят стакан с водой, я пью мелкими глотками, торопясь и обливаясь. После я пытаюсь сесть, но Снейп двумя пальцами опрокидывает меня, слабого, как новорождённый котёнок, обратно и строго говорит:
– Неделя постельного режима, мистер Поттер. Расслабляться рано.
– Гарри! – Гермиона – лучащиеся счастьем глаза, растрёпанные волосы – замирает рядом, и я удивлённо смотрю на Снейпа. Тот, кажется, даже немного смущается, потому что тут же оправдывается:
– Мне нужна была помощь, и мисс Грейнджер оказалась очень кстати. И будь добр, перестань так дёргаться! Если швы разойдутся, латать себя будешь сам.
– Не злись, он просто так нервничал всё это время, – шепчет мне Гермиона, когда Снейп разъярённой фурией уносится прочь. – Что теперь будет, Гарри?
Я не успеваю ей ответить – засыпаю раньше, чем открываю рот.
Весь мой мир в последующие дни состоит из вспышек пробуждений и темноты сна. Должно быть, это нормально, потому что Снейп не выглядит встревоженным, но сам я беспокоюсь. Мне не дают покоя слова матери – и воспоминание. С чего бы Тому возвращать к жизни какого-то ребёнка? И как это вообще возможно – заново запустить остановившееся сердце?
Я смотрю на Северуса, сидящего рядом со мной, и улыбаюсь. Северус бы смог наверняка. С этой приятной мыслью я засыпаю снова.
– Дай сюда руку, – хмуро говорит он мне в очередное моё пробуждение. Тело ещё слушается плохо, но я нахожу в себе силы протянуть ладонь, и Северус укалывает мой палец. Выдавливает немного крови в крошечную пипетку, почему-то мрачнеет…
– Что-то случилось? – я безбожно хриплю. Снейп поднимается на ноги и, не глядя на меня, бросает:
– Отдыхай.
Его поспешный уход больше всего напоминает бегство.
– Поттер, не лезь не в своё дело, – холодно отрезает Снейп, когда я спрашиваю его снова. На этот раз он берёт кровь из вены. Он выглядит паршиво, будто не спал несколько суток.
И это настораживает. Поэтому, проснувшись на следующий день, я, скрипя зубами, поднимаюсь с кровати. Бинты, стягивающие грудь и рёбра, не дают толком вдохнуть, может быть, поэтому у меня так кружится голова. В пальцах, шее, бёдрах мне чудится какое-то шевеление – наверное, глупости, эфемерные остатки боли. Держась за стены и спотыкаясь, я, одетый в одни пижамные штаны, бреду в кабинет Снейпа. Мне не нравится его поведение, не нравится, что он ничего мне не объясняет. Словно ничего не закончилось, словно я… нет. Нет. Я сумел выжить, паука во мне больше нет – я видел окровавленное сморщенное тело бога, больше не способного причинить мне вред. Я выжил – так из-за чего ещё беспокоиться?
Моя интуиция меня не подводит: Снейп в своём кабинете. В моём теле такая отвратительная слабость, что я, кажется, готов рухнуть прямо здесь, и несколько шагов до кабинета я делаю из чистого упрямства. Распахиваю дверь. Снейп резко вскидывает голову и вскакивает.
– Поттер! – в его глазах плещется недовольство, но я успеваю заметить мелькнувшее и исчезнувшее чувство, которое мне не удаётся распознать. – Какого чёрта ты тут шляешься? Я же ясно выразился, тебе рано подниматься с кровати, ты слишком слаб!
И он, бормоча себе под нос ругательства, усаживает меня на стул. А я глупо улыбаюсь от этой минутной, очень условной близости. И ещё оттого, что привычка заботиться обо мне стала у него рефлексом. Мне хочется поцеловать его, разгладить большими пальцами глубокую морщину на его лбу, скользнуть лёгкими мазками прикосновений по вискам… Я не знаю, имею ли всё ещё на это право.
И поэтому не решаюсь.
– Что случилось? – в лоб спрашиваю я, когда первая вспышка слабости отступает и дар речи возвращается ко мне. – Я имею право знать, это, в конце концов, касается меня. Так что могло произойти? Ты вытащил из меня паука, всё должно быть…
– Вытащил, – ровно соглашается Снейп и отворачивается от меня. Его руки, сцепленные в замок за спиной, едва заметно подрагивают.
Я встаю. Я шагаю к нему назло разлившемуся по телу свинцу, назло его встревоженному недовольному взгляду. Я шагаю, пока не добираюсь до своей цели и не впиваюсь непослушными пальцами в худые плечи.
Он смотрит на меня с таким исступлением, что взгляд этот подобен поцелую – злому и торопливому, с кислым привкусом крови. Я не знаю поцелуев слаще.
– Это была самка, – очень спокойно – мне хорошо знаком этот тон – говорит Северус, отстраняясь от меня. Всё, что мне остаётся, – только тихо спросить:
– Ну и что?
Он умеет молчать выразительно, так выразительно, что можно захлебнуться от миллиарда догадок. Страшных, пугающих догадок.
Я почти вижу, как стержень Северуса Снейпа истончается и ломается, когда он говорит мне, обессиленно горбясь:
– Она отложила яйца.