Может быть, там мне и место.
Я чудом не проезжаю свою остановку, а когда выхожу из подземки, неожиданно яркий свет тусклого, блёклого, ленивого лондонского солнца ослепляет меня, и на секунду я – дрожащие пальцы, едва держащаяся на плече сумка, ладонь, прижатая к шее – кажусь самому себе кротом, выползшим из норы.
Или пауком.
Меня передёргивает от отвращения и брезгливого, гадкого страха, гнездящегося под горлом, и я заставляю себя идти опять – идти, идти, переставляя ноги, идти, игнорируя усиливающееся жжение, идти, не глядя на людей, которых я задеваю, и не слыша их недовольного бормотания за спиной.
Возле кабинета меня никто не ждёт. Конечно. Рон и Гермиона обижены, они сели вдвоём, ряды перед ними и позади них заняты. Ничего. Ничего. Я и не хочу сейчас ни с кем общаться. Сажусь на первый ряд, прямо под носом у Снейпа, и мне плевать на смешливые шепотки за спиной. Выуживаю из сумки учебник и тетрадь, склоняюсь так низко, что отросшие пряди лезут в глаза, но – какое счастье – скрывают лицо. Поправляю шарф, прижимаюсь пересохшими губами к плотной ткани, тяжело выдыхаю. Строчки пляшут перед глазами.
– Эй, Гарри, – Невилл касается моего плеча и чуть виновато улыбается: он сел рядом с Роном, но подошёл ко мне, значит, не поддерживает бойкот. Я благодарен ему за это до дрожи. – Ты выглядишь больным. Может быть, отпросишься с занятия и сходишь к врачу? Серьёзно, мне кажется, даже у покойников не такой серый цвет кожи.
– Всё в норме, Нев, – я легко сжимаю его запястье и выдавливаю из себя улыбку. – У меня просто… плохой день.
– Оставьте обсуждение своих проблем и житейских неурядиц на перемену, мистер Поттер, – холодно произносит возникший будто бы из ниоткуда Снейп и вздёргивает бровь, глядя на Невилла. Его голос приобретает вкрадчивые, едкие нотки, в тоне звенит металл. – Мистер Лонгботтом, занятие уже началось.
Невилл, сглотнув, торопливо садится на своё место под негромкое «Мисс Патил, вы, я вижу, хотите ответить? Извольте». Я – нелепый и почти гротескный в этом шарфе и растянутой футболке – остаюсь одиночкой, осмелившимся сесть на первый ряд. Стискиваю пальцами форзац учебника, жду, когда меня вызовут; Снейп не из тех, кто прощает неподготовленность.
Он и вызывает. Стоит, скрестив руки на груди, высокий и неприступный, строгий и резкий, оглядывает студентов, будто выискивая новую жертву, останавливается на мне. Медленно произносит:
– В прошлый раз готовы были не все. Сейчас у вас есть возможность реабилитироваться. Мистер Поттер, прошу.
Я выучил. Я выучил настолько хорошо, что сводит зубы, а в голове – мешанина из обрывков фраз. Выпаливаю как на духу, не давая себе даже секундной передышки, говорю, говорю, говорю, заведя руки за спину и нервно заломав пальцы, говорю, потому что знаю – если он увидит в моём ответе слабое место, мгновенно вклинится туда с тысячей вопросов. А потом изогнёт надменно-насмешливо чёрную бровь, возьмёт чёрную тетрадь, в которой с дотошностью педанта отмечает подготовку каждого студента, и выведет жирное «Т» напротив моей фамилии. Я знаю. Это под моими веками, когда я прикрываю глаза.
Но он не вставляет вопросов. Мне даже кажется, он вообще меня не слушает: взгляд у него гипнотизирующий, змеиный, но какой-то отсутствующий. Когда я заканчиваю, он встряхивает головой и командует:
– Садитесь. Мистер Уизли, ваша очередь.
Рон – неловкий, смущённый, с некрасивыми пятнами румянца на щеках, едва не падает, пока выходит на кафедру. Снейп на секунду закрывает глаза: выученный мной досконально жест абсолютной усталости от всех этих кретинов. И я внезапно для самого себя смотрю на мрачного, угрюмого, безжалостного преподавателя со странным пониманием.
И он отвечает мне долгим взглядом перед тем, как отвернуться к Рону и в безмолвном приказе скрестить руки на груди.
Рон отвечает путано и сбивчиво, сыплет заученными фразами и замолкает, вставляет долгие «э-э-э» между словами, чешет в затылке. Так ведут себя те, кто учил предмет за десять минут до начала занятия. Я знаю это. И Снейп знает. Когда Рон начинает нести околесицу, Снейп прерывает его взмахом руки, устало трёт переносицу и очень тихо – так тихо, что его не было бы слышно, не стой в аудитории гробовая тишина – произносит:
– Анатомия – это невероятно сложная и многогранная область медицины. Её невозможно заучить, тем более, – я чую кожей лёгкое пренебрежение его тона, – не имея к ней никаких способностей. Её нужно понять. Если вы не в состоянии сделать это, мистер Уизли, что вы забыли на моём факультете?
Рон багровеет, бессильно открывает рот, где-то позади отважная Гермиона восклицает: «Но, профессор..!», а я ловлю себя на отвратительной, жалкой, недостойной мысли о том, что мне Рона не жаль.
Совсем не жаль – ни капельки.
– Мисс Грейнджер, будьте добры, сядьте и замолчите, – льдом его голоса можно изрезать ладони, я почти задыхаюсь, таким холодом меня опаляет изнутри. Снейп не смотрит на меня, его хищный разозлённый взгляд прожигает Рона, и Рон съёживается, будто стремясь уменьшиться, уйти от чудовищной хватки глаз преподавателя.
– Сдать школьные экзамены на неплохой балл и поступить сюда – только полдела, мистер Уизли, – продолжает Снейп. – Вы выбрали профессию, которая подразумевает под собой очень важное качество: ответственность. И его я в вас не вижу. По-вашему, я учу вас чему-то неважному? – он – высокий, крючконосый, разъярённый – подобен коршуну, чьи когти вот-вот сомкнутся на плоти кролика, и меня передёргивает от этого сравнения. – По-вашему, какую-то тему можно недоучить, а какую-то и вовсе пропустить, полагаясь на то, что вас по ней не спросят?
Он страшен в гневе, хотя не кричит. Но голос, голос, тон этот – тон, полный разочарования, ярости и металла…
– По-вашему, когда вам нужно будет спасать чью-то жизнь, вы сможете отговориться фразой «Эту тему я не понял, а ту не выучил»? – даже странно, как этот человек умеет держать себя в руках: у него внутри всё клокочет, но голос ледяной, а на лице – маска пренебрежительного равнодушия. Я сжимаю пальцами собственные колени, и ранка на шее печёт и ноет. – По-вашему, когда на вашей совести окажется чья-то смерть, вы сумеете оправдаться перед самим собой?
Кто-то из девочек тихонько всхлипывает. Рон давится словами, междометиями, стыдом и ужасом. Снейп опирается на кафедру, точно ему вдруг стало тяжело стоять, закрывает лицо ладонью и сквозь пальцы бросает:
– Все свободны. Можете идти. На следующем занятии контрольная по всему пройденному материалу.
Испуганные, разозлённые его тирадой, перешёптывающиеся, они уходят. Герми обнимает Рона, почти на буксире оттаскивая прочь, Невилл задерживается на секунду в дверях, глядя на то, как я поднимаюсь и неторопливо убираю учебник в сумку, но сбегает почти сразу же: он слишком боится Снейпа.
Он так и стоит, не отнимая ладони от лица, неловко горбится, это не тот Снейп, которого я знаю, я не видел в нём раньше этой слабины и этого надрыва; будто он сам – безупречный, холодный, черноволосый Северус Снейп – когда-то допустил ошибку и позволил кому-то умереть. Мне нечем дышать.
– Поттер, – а взгляд у него по-прежнему хищный, – я, кажется, всех отпустил. Неужели не горите желанием присоединиться к однокурсникам и обсудить старого ублюдка?
Я вспыхиваю, смущённый и растерянный, прижимаю к груди сумку и отрицательно мотаю головой. Делаю шаг к нему. Смотрю почти жалобно, почти умоляюще, ну же, профессор, мне просто некуда больше пойти, я скоро сойду с ума. И шепчу едва слышно, боясь собственного решения:
– Вы говорили, что я могу обратиться к вам. Что, если понадобится…
Его взгляд – хлёсткий взгляд, отравленный пониманием – заставляет меня осечься. Снейп приближается ко мне, порывистый, резкий, в пальто, развевающемся за спиной, стискивает мой подбородок, зачем-то вглядывается в глаза. Я не знаю, что он ищет там, но разматываю шарф, сдираю пластырь, морщась от боли.