– Извините.
– Замолчите, – он отмахивается от меня, как от назойливого насекомого, заставляет вертеть головой и подставлять чувствительные глаза под луч фонарика, щурится, почти вплотную приближая своё худое некрасивое лицо к моему. Я смотрю на горбинку, украшающую крючковатый нос, на жёсткие складки у тонких невыразительных губ, на вечную морщину усталости, прочертившую лоб, на синевато-серые области под глазами… Я смотрю на него, и пока смутное, но уже сейчас обещающее стать острым ощущение желания собирается у меня в горле. Рот вяжет горьким.
– Что произошло? – он говорит спокойно и тихо, не поднимаясь с корточек, но пальцы, стискивающие моё колено (о Господи), сжимают слишком сильно, точно ему приходится сдерживаться, чтобы не вскочить или не начать кричать. – Что вы видели?
Я облизываю пересохшие губы, ловя его странный, чёрный взгляд, и выдавливаю:
– Мопса. Он… за ним шёл человек. Я подумал, что это его хозяин, но… на нём была шляпа, и, увидев меня, он начал снимать её, а под шляпой…
– Что под шляпой? – нетерпеливо спрашивает Снейп. А я не могу, не могу ему ответить – меня трясёт, как ребёнка, впервые посмотревшего фильм ужасов втайне от родителей, противная тошнота липко гладит нёбо. Мотаю головой, зажимая рот, вскакиваю на ноги, озираюсь, почти бегу – направо, направо, завернуть в крохотный коридорчик… Врезаюсь коленями в ледяную плитку перед унитазом, и меня выворачивает желчью напополам с ужасом. Рвёт долго, так долго, что в теле поселяется противная слабость, а горло превращается в наждачную бумагу; кружится голова, мне кажется, ещё секунда, и я свалюсь в стыдный обморок – вот так, в доме декана, в его ванной, в…
Тёплая ладонь опускается на мой затылок, вторая ложится на спину, и кто-то, кто не может быть Северусом Снейпом, мягко говорит мне:
– Не уплывай. Давай.
Очередной спазм выедает кислотой горло, и я снова склоняюсь над унитазом, и осторожные пальцы перебирают мои волосы, разделяя слипшиеся прядки, и к моим губам прижимается холодное стекло стакана, и мне говорят:
– Пей.
Я пью, глотая вязкую слюну, пью, и нет ничего вкуснее этой воды. Мне помогают подняться, мне вытирают губы и подбородок мокрым полотенцем, меня куда-то ведут, и я – сгусток отвращения к себе и неловкости – пытаюсь извиниться, оправдаться, уйти…
– Успокойся, – так, верно, говорил бы любящий отец маленькому сыну, которому приснился кошмар. – Всё хорошо. Всё в порядке.
И я позволяю надёжным рукам всё: стянуть с меня одежду, надавить на плечи, вынудив опуститься на подушку, разжать мне челюсти, протолкнуть в рот таблетку… Должно быть, снотворного – мир вокруг теряет краски, и всё расплывается перед глазами, и кто-то голосом Северуса Снейпа говорит мне:
– Спи.
Я не засыпаю – я проваливаюсь. И, должно быть, секундная ласка – огрубевшими подушечками пальцев по шее – мне только чудится.
Пробуждение мучительно. Ноют виски, тупо пульсирует в затылке; сводит судорогами голода желудок, на языке ещё чувствуется противное послевкусие. Я сажусь в кровати рывком, вспоминая всё, что произошло, прижимаю к лицу ладони, отчаянно стону… Господи! Почему это произошло со мной? Почему именно я, Гарри Джеймс Поттер, так облажался? Неясно, плакать или смеяться.
Здесь темно. Так темно, что глаза привыкают к полумраку почти сразу же. Меня потрясает аскетичность обстановки: узкая кровать, на которой едва уместилось бы два человека, обшарпанный комод, примостившийся в углу, вылинявший старый ковёр. Ещё не вполне доверяя своему телу, я спускаю ноги на пол, неловко встаю… Без тёплого одеяла моментально становится холодно; только сейчас я понимаю, что Северус Снейп раздел меня до белья, и кровь бросается мне в лицо, и я неловко обнимаю себя за плечи. Мои вещи здесь же – аккуратно сложены стопкой. Он потрясающе педантичен. Одеваюсь торопливо, стараясь не думать о том, как буду смотреть ему в глаза после того, что натворил, и долго медлю перед дверью – мне стыдно и страшно, рука, готовая повернуть ручку, раз за разом соскальзывает, повинуясь сомнениям и опасениям. Чёрт побери, возьми себя в руки, Гарри! Не убьёт же он тебя, в конце концов! Может быть, выставит из своего дома и настоятельно порекомендует обратиться к специалистам – я согласен на что угодно.
Только бы он молчал. Только бы не дрогнули презрительно губы, только бы не исказилось гримасой брезгливости некрасивое, но притягательное лицо.
Какой же ты трус, Гарри.
Почти зло дёргаю дверь, и она подчиняется с лёгким скрипом; с тяжёлым сердцем я делаю шаг. И сразу нахожу взглядом его.
В небольшой гостиной так мало вещей, что складывается впечатление, будто тут никогда не жили. Будто он здесь не появляется. На поверхности старенького телевизора – густой слой пыли, но журнальный столик завален исписанными мелким убористым почерком Снейпа листами, а вдоль стен тянутся книжные полки, бесконечные полки, потрясающие воображение. Он дремлет на диване, подложив под голову локоть и прикрывшись цветастым пледом, его лицо – узкое лицо смертельно уставшего человека – не расслабляется даже во сне. Я могу провести пальцами по напряжённому лбу со складкой обеспокоенности, могу коснуться тяжёлых волос, могу, осмелев, дотронуться до неулыбчивых губ… Я склоняюсь над ним, опьянённый секундным порывом, я почти готов протянуть ладонь…
– Мистер Поттер, – хрипло произносит он, заставляя меня отпрянуть и густо залиться краской, – как вы себя чувствуете?
Снейп – ни следа сонливости во внимательном взгляде – приподнимается на локтях, а после садится, отбрасывая плед. Какой он худой без своего безразмерного пальто!.. Я закусываю щёку со внутренней стороны и гаркаю:
– Да, сэр. Я хотел… я вчера… в общем…
– Избавьте меня от своих потуг составить осмысленное предложение, Поттер, – вместе с живостью движений к нему возвращается прежняя язвительность. Снейп поднимается на ноги, разминает шею, проводит ладонью по волосам. – Раз уж вы соизволили очнуться, пойдёмте. Поможете мне приготовить ужин.
Мы не возвращаемся к этой теме, пока режем овощи и жарим бекон; не возвращаемся и тогда, когда садимся за стол и начинаем есть. Я исподтишка разглядываю его, непривычного и почти комичного в домашней обстановке, он же – отточенные движения, почти аристократическая неторопливость – подчёркнуто не смотрит на меня. Закончив есть, я вскакиваю на ноги, подхватывая тарелку, и торопливо бросаю:
– Я могу помыть посуду.
– Будьте добры, – великодушно кивает мне Снейп, вытирая губы салфеткой. – И постарайтесь не разгромить мою кухню. Да, Поттер… – в его глазах прячется что-то мутное и тёмное. – Я оставил в спальне лекарства. Не забудьте выпить их. Напрягите извилины – или что там у вас вместо них.
Я фыркаю, и он, будто смутившись, почти рассерженно скрещивает руки на груди:
– Я сказал что-то смешное?
– Нет, сэр, – я невольно расправляю плечи. – Просто… спасибо.
Несколько секунд Снейп медлит, рассматривая моё лицо, и я ловлю себя на том, что почти не дышу, ожидая его ответа. Но он не отвечает – он фурией уносится в кабинет, прихватив с собой кружку чая, а я остаюсь наедине с посудой и глупой улыбкой, вызванной этой весьма условной, такой снейповской заботой.
Остаток вечера я провожу в гостиной, бесцельно листая томик сонетов – один господь знает, как он оказался у Снейпа (мне отчего-то с трудом представляется Снейп, способный читать нечто подобное), но мне нравится. Позолоченные буквы на обложке до того протёрты, что фамилию автора не разобрать; да и может ли иметь значение эта фамилия? С головой ухожу, едва шевелю губами, повторяя про себя строки, полные горечи, разочарования и опустошения, и что-то во мне ёкает в такт словам неизвестного поэта. Рон, наверное, сказал бы, что я романтик. Или попросту идиот. Рон… Гермиона. Друзья, которым я не доверил то, о чём рассказал Снейпу. Друзья, которых я, должно быть, потерял. Мне становится горько.